Олег Меньшиков в роли Эраста Фандорина почти идеален. Хорош уже сам его силуэт - одинокий Некто в черном, а кругом снега России. Прилежно и даже щегольски исполняя человеческую роль, изощренно отделывая саркастические интонации, фантом время от времени задумывается над чем-то своим, фантомным, и тогда его черные глаза напускают такого лунного туману, такой нездешней тоски, что в ней утопает и гремучий сюжет, и хорошенькая Москва, и вся эта буйнопомешанная Россия со своими невменяемыми обитателями… Кроме, разумеется, одного обитателя, которого никак и нигде не утопишь - его придется взорвать.
Актерский механизм Никиты Михалкова от бездействия несколько заржавел, но запустив его на полный ход, как бешеный паровоз, он врывается в картину и забивает ее собой до предела. Михалков играет в приятно-старомодной манере семидесятых годов, выстраивая целостный образ, ввинчиваясь штопором в любую ситуацию ради подробных мгновенных оценок, танцуя голосом и глазами, не упуская ни одного нюанса и оттенка. Его князь Пожарский, окрашенный, как положено, в тона личного мужского обаяния артиста, действительно жуткий тип. Странно, если зрители, не читавшие роман, не догадаются сразу, кто главный злодей. Главный! - вот основное слово. Герой Михалкова предназначен быть главным, выиграть любой ценой, завоевать пространство целиком, выжечь все вокруг себя. Мы привычно говорим "власть", "террор" - как будто это безличные облака, атмосферные явления, а между тем и "власть", и "террор" по большей части состоят примерно из таких Пожарских. Это даже не эгоист - эгоизм может быть разумным, это помешанный на себе и своем значении, упивающийся собой игрок. Да, Никита Михалков играет сильно, и, пожалуй, никто из русских артистов, кроме разве что Олега Янковского, не мог бы составить ему конкуренцию в его возрастной группе.
Интересы России? Да нет у России никаких интересов, а есть полоумные игроки, готовые в угаре азарта разнести в клочья что угодно. Ясно, почему Победоносцев хотел в свое время заморозить Россию - надеялся излечить ее от болезненной страстности. Заведется здесь такой вот крупный и энергичный бес, как Пожарский, - и пиши пропало. Никаких ему не будет препон. Кроме одной.
Финальный разговор Пожарского и Фандорина - ключевой для смысла картины. Князь выиграл, победил, его объяснение с этой ирреальной марионеткой, фитюлькой, сомнамбулой, всего лишь очередная возможность повеличаться, возвыситься. Но Фандорин глядит на победителя со странной усмешкой. Он знает закон, который князь не знает. "Зло пожирает само себя", - шепчет загадочный господин и смотрит на Пожарского из своего прекрасного далека, откуда и приходят в падший мир подобные законы. Неотменимые.
К числу достоинств фильма можно отнести обаятельных дам, симпатично дополняющих мир мужского взаимоистребления - Оксану Фандеру (Игла), убедительно преодолевающую свою красивость, обольстительную Марию Миронову (Жюли) и свежее дарование Эмилии Спивак (Эсфирь). К числу очевидных недостатков - фальшивый и неубедительно сыгранный конец, в котором Фандорин все-таки соглашается служить Отечеству (не может этого быть и не было в романе), и финальную песню, состоящую из каких-то якобы задушевно-совестливых завываний а-ля покойный Игорь Тальков. Но в целом "Статский советник" выглядит как бал-маскарад, задуманный и осуществленный не слугами, а господами. Кто-то из французских королей любил говорить после спектакля либо одобрительное "мы позабавлены", либо порицательное "мы не позабавлены".
На этот раз "мы позабавлены".
Быть богом, быть человеком
Александр Сокуров показал свой фильм "Солнце" в Москве. Теперь картина представит Россию на конкурсе Берлинского фестиваля
В ряду интересных чудовищ ХХ века, жизнь которых воскресил своей фантазией Сокуров, японский император Хирохито оказался, пожалуй, самым сложным и таинственным. Два часа искушенные зрители премьеры, не шевелясь и не болтая вздор, созерцали последние дни "живого бога" - маленького человека с жесткими чертами лица, переживающего в глубинах загадочного своего существа трагическое поражение. Два часа пред нами живет явление далекой непостижимой культуры - замкнутой, церемонной, великолепной, игрушечной, благородной, бесконечно странной, бесконечно чуждой - и притягательной. Япония Сокурова - это Япония духа, сотворившего одинокое чудо необычайной самодостаточной игры на маленьком острове, на который в час роковой пришла великая война и большой чужой мир.
Император впервые в жизни вынужден поменять распорядок дня, где после военного совещания неумолимо следуют "научные занятия", где письмо сыну следует начинать стихотворением о цветущей сакуре, где регламентировано и упорядочено каждое движение "божества", где только обильный пот на лице военного министра свидетельствует о национальной катастрофе… И вот в императорском садике расхаживают огромные веселые ребята-американцы. "А где тут император? Вот этот?" - и громкий хохот. - И что, вот такие управляют миром?"
Осторожно и сокрушенно поглядывая из автомобиля на свою разрушенную столицу, Император едет навстречу судьбе. Сегодня его рок плечист, высок и крепок и называется он - генерал Макартур…
Фильм "Солнце" совершенен настолько, насколько это возможно сегодня в таком несовершенном виде искусства, как кино. Ни лишнего слова, ни зряшного кадра, ни длиннот, ни пафоса: кажется, будто действие длится ровно так и столько, сколько предполагают законы гармонии. Фильм необычайно красив - с помощью особой технологии блики света уярчены, а краски чуть приглушены, но с сохранением множества оттенков, так что создается поразительный эффект, как от благородной старинной живописи - например, фламандской. Упрямый Сокуров никогда не соглашался считать слово "духовность" ругательным, но и технология для него не жупел; собственно говоря, и "духовность" - это высочайшая интеллектуально-нравственная технология. А потому русский фильм о японском императоре получился прекрасным во всех отношениях - не набор красивеньких картинок, наброшенных на дешевый сюжетец, и не развязная голая идея, но гармоничное соединение и духовности, и технологии. Без сомнения, это посмотрят во всем мире. Очень уж хорош сам "перекресток" - Восток и Запад, азиатская замкнутость и глобальная открытость, изысканная и опасная духовная игра - и практичное, добропорядочное здравомыслие. И, конечно, притягательна тайна личности Императора - не выговоренная по пустому, а предъявленная внимательному зрителю для понимания.
Иссей Огата (Император) почти два часа на экране. Невозмутимое, непроницаемое лицо. Жесткие носогубные складки, напряженные черные глаза, оттопыренные губы все время шевелятся, точно Император говорит сам себе неведомый монолог. Скрипят пуговицы военного мундира, пролезая в петли, сверкают шпоры. Император изучает интересного моллюска во время научных занятий, легкими движениями кисти покрывает иероглифами бумагу (и мы понимаем, что никогда не поймем, как слова "Дорогой сын, хочу рассказать тебе о нашем поражении…" превращаются в затейливую вязь таинственных закорючек), отделывается цитатой из стихотворения своего отца-императора от страшных известий на военном совете… Что это? Кто этот человек? Он умен или безумен? Хитер или простодушен? Понимает что-нибудь или живет в замкнутом, аутичном мире? Генералу Макартуру (Роберт Доусон) хватило нескольких минут разговора с Императором, чтобы произвести приговор "главный военный преступник - невменяем". Но это поначалу. Постепенно бравый генерал начинает испытывать сложную смесь эмоций - тут и отчуждение, и попытка понимания, и уважение, и странное необъяснимое сочувствие.
Масштаб восприятия Императора все время меняется - величественный дома, он оказывается крошечным и смешным, когда на него набрасываются лихие американские папарацци с криками: "Чарли! Встань туда, Чарли!"; действительно, тут в "живом божестве" обнаруживается сходство со злосчастным бродягой Чаплина. Когда Император, перенесясь из родного японского пространства в европейское, в резиденцию Макартура, прикуривает гаванскую сигару от сигары победителя, в снисходительно-добродушный взгляд генерала вдруг впиваются умные, злые, подозрительные глаза вечного врага. А в сцене свидания с женой-императрицей - перед нами трогательный, живой человек, скованный тысячами надуманных условностей… Кто же он такой, этот загадочный японский "бог", отказавшийся быть богом?