Это «издалека» было его «вблизи», а «вблизи» отдаляло от него вещи настолько, что он переставал их видеть. Пример: «Но, главным образом, убыль наслаждения, которая, как мне прежде казалось, была порождением уверенности, что ничто у меня этого наслаждения не отнимет.
В тот вечер убежденность, а затем исчезновение убежденности что сейчас я познакомлюсь с Альбертиной, сделали ее, в считанные секунды, сначала едва ли ничего не значащей, и сразу же бесконечно драгоценной в моих глазах».
Так он утверждает писательский метод — и выигрывает. Что не исключает возможности вырваться на иную свободу, ибо возможности экспериментов такого рода безграничны. К чести человека будет сказано, что он может смотреть в лицо тому, что лица не имеет, хотя все же трудно дать название невыразимому, тем более если не существует для его обозначения научного термина.
Иными словами, материя, из которой мы сделаны, гораздо дальше от нас, чем любая видимая глазу галактика. Она невидима для наших глаз. Слишком далека (слишком близка). Она подчиняется закону удаления, понять который мы не в состоянии.
Существует ли в реальности тяжелое и легкое, короткое и быстрое, большое и малое, равно как и другие менее бесспорные очевидности? Нашу неполноценность мы возвели в ранг закона. Надо все же смириться с тем, что законы эти не универсальны и действуют, вполне вероятно, только у нас — как это бывает с разными народами. Я вдруг осознал, что по ту сторону каких-нибудь границ наши законы могли бы вызвать удивление; что некоторые из них имеют силу только на территории нашей республики; что установили их химики, математики, историки, астрономы, философы, биологи, и что если мы в них не уверены, то хотя бы предчувствуем это[62].
Все сконцентрировано на этой черте между видимым и невидимым, по обе стороны от черты все шатко, а то, что приближается, не уменьшается, но сохраняет видимость малого. Что же касается малого (человеческого), то между всем, что имеет отношение ко мне (насекомые, микробы, нейтроны, электроны) и тем, что ко мне отношения не имеет (всеобщее неуловимое), граница прерывиста, размыта и от этого еще более непостижима. С одной стороны — шкала ценностей, величин, весов и мер. С другой — шкала, для нас невидимая из-за слишком малого и непреодолимого расстояния. Этим-то расстоянием я и занимаюсь.
Надо дойти до конца и, если там нет ни веса, ни меры, сказать, что расстояний не существует, что расстояния, мало того что обманывают нас, они еще являются результатом защитной ошибки нашего механизма. Решив (подумав, что открыли), будто есть вещи тяжелые и легкие, большие и малые, мы договорились, что есть вещи близкие и далекие. И если с одной стороны нас это устраивает, то с другой — вовсе нет, потому что мешает следовать по пути, ведущему к освобождению, пути, который даст нам возможность выйти из нашей темницы, не выходя из нее.
В таких областях было бы очень хорошо поступать, как мы поступаем с алфавитом, и, несмотря на расстояние, разделяющее A и Z, образовывать слова типа AZUR или ZAMORE.
Вот бы переучиться и вместо «какое это маленькое» говорить «как это далеко», и верить в то, что говорим, догадываясь, что расстояние, которое мы не ощущаем, на самом деле существует. Когда мы берем что-то в руку, то предмет, который мы берем, и наша рука, этот предмет берущая, отделены от нашей мысли и нашего взгляда неизмеримым расстоянием. Мы могли бы придумать какую-нибудь особую меру, которая позволила бы нам если не увидеть невидимое, то хотя бы не относить его к иному миру.
Неведомая форма расстояния заставляет нас думать, что тó, что близко, не может быть далеко. Эта ошибка застит нам устройство миров, в которых бесконечно большое и бесконечно малое не помещаются ни на какой шкале, а единая модель, по которой мы все мерим, — лишь обман, уловка, шоры, ограничивающие наши чувства и скрывающие от нас тайный закон соотношений.
*
Эта удаленность не имеет ничего общего с тем случаем, когда мы отчего-нибудь удаляемся. Она делает близкое неуловимым и мешает нам увидеть, к примеру, гравитацию материи, которая для наших глаз одновременно и видима, и невидима. Она скрывает от нас целые миры и миры, существующие в этих мирах, загадочная удаленность которых делает их в наших глазах плотными и подменяет их легендой. Она обманывает нас относительно внешнего вида любого предмета.
62
Бывают уникумы в мире цифр. Эварист Галуа — Рембо от математики — стал жертвой педагогов и умер в двадцать лет (29 мая 1832 года), написав шестьдесят страниц, до сих пор открывающих неведомые перспективы для ученых. «Я варвар, — говорил он, — потому что они меня не понимают». И еще: «Я провел исследования, которые заставят многих ученых бросить то, над чем они работают».