Из солнечного дня нас резко вталкивают в темный каменный коридор. Какой же он длинный и узкий! На экскурсии мы входили с другой стороны - через главные ворота. В пару-тройку незакрытых ходов заглядывали -- фотографировались со вспышкой, смеялись и спешили дальше. Я не думал, что по ним так жутко идти.
Риту быстро уводят в другое ответвление, и я теряю её из виду.
От стен веет сыростью, потолок словно давит на голову. И этот запах чадящего масла от факелов... Долго его не забуду.
Думал, коридор закончится, и расстанусь с ложными ощущениями, но он все продолжался. Ветвился, уходил куда-то вглубь. Артур шел уверенно, ориентируясь на факелы и известные ему знаки. Я бы заблудился.
Наконец он остановился у массивной двери и отодвинул железный засов.
Пригнулся, осмотрел открытую комнату и глухо сказал мне:
-- Заходите сюда.
Я протиснулся мимо него, хотел спросить про Риту, но...
Дверь захлопнулась.
Звук задвигаемого засова прекрасно дополнил впечатление. Что ж, это Трибунал, и Ольга советовала мне не удивляться. Нет второй организации, так же привязанной к древним ритуалам.
Света в помещении не было, но свечной огарок удалось найти.
Вернее, сначала я нащупал стол с осклизлым кувшином тепловатой воды, а на краю стола уже обнаружилась плошка со свечой. А вот и драгоценная зажигалка -- спасительница неисправимых курильщиков...
Высоко над полом крошечное окошко. "Для относительно свежего воздуха", -- усмехаюсь про себя. Грубый топчан у стены, на нем коробится жесткое одеяло. Возле двери ведро, о назначении которого я догадываюсь, но стараюсь не верить. Антураж не для слабонервных. Как же себя сейчас чувствует Рита? Где она?
Я встал под окном, пытаясь дотянуться и хоть что-нибудь разглядеть. Но отсюда виден лишь квадратик неба...
В камере я просидел не час и не два. Трое суток. Смену дня и ночи замечал только по слабому свету из оконца, выходящего, видимо, в один из внутренних двориков. Изредка доносились беззаботные голоса туристов, напоминавшие о том, что на дворе -- XXI век, и я -- директор эссенциалии, а не средневековый еретик, брошенный в темницу в ожидании костра.
Я покорно брал черный хлеб и воду из неведомых рук и вновь ложился на короткий топчан. И самое печальное -- ничего не мог сделать для Риты. Если бы мне дали выступить, рассказать о досадном недоразумении, поведать о её заслугах... Речь сочинял часами, но кому ее было читать? Крысы, и те обходили стороной убогое жилище.
А потом меня пригласили на судилище.
Отвели в ослепительно светлую комнату, увешанную гобеленами. Предложили посмотреть через глаз вытканного рыцаря.
И я увидел Риточку, храбрую мою птичку в железной клетке.
Она стояла, закрытая со всех сторон толстыми прутьями, в углу сводчатого зала. Клетка не давала ей упасть. Сидеть там было не на чем, оставалось только вцепиться пальцами в перекрестья, повиснуть и склонить голову. Рита слегка шевельнулась, и я услышал звон кандалов.
Судьи занимали места у противоположной стены. Все в черном, совсем без эмоций, они выглядели надгробными памятниками. Лишь тени от свечей плясали на их лицах.
В центре зала стояла девушка в легком костюме.
Я не сразу сообразил, что это наша Катя, пока не услышал ее голос.
-- Нет, что вы, Рита очень хорошая!
Храбрая, искренняя Катька. Слава Богу, что они допрашивают ее, а не Людмилу или Наталью.
-- Отвечайте на поставленный вопрос. Обвиняемая принимала посетителей после окончания рабочего времени?
-- Да, к ней шли все, кто не успевал пройти по записи, и чужих клиентов она...
-- Вмешивалась ли она в дела людей, о которых сказано в третьем Постулате Стандарта?
-- Она делала все необходимое, чтобы...
-- Оформляла ли она по инструкции личные дела?
Катя замялась. Это основная проблема: либо люди -- либо бумаги. Все мы откладывали оформление на потом. Краткие записи вели, конечно, но переписывали начисто раз в месяц или в два. А уж Ритка вообще...
-- Отвечайте! Всегда?
-- Нет, но...
-- Строила ли она и раньше лабиринты людей, чей возраст приближался к восьмидесяти годам?
Снова Катя запнулась.
-- Ну, если только...
Нет, не дали ей договорить. И семьдесят пять, и семьдесят три... Все приближается к критическому. У кого-то паутина и к семидесяти изношена и неэластична. А у кого-то и в восемьдесят два главная беда -- внучатая племянница, которая никак не отнесёт в починку любимые туфли. А без них до булочной не дойти.