Произнеся последнюю фразу, она сразу же поняла, что не стоило этого делать. Завади закатила глаза и рявкнула:
– В порядке? Правда? Когда это у кого-то из нас было всё в порядке?
Голос Нариссы прозвучал твердо и в то же время ласково, словно она хотела загладить враждебность Завади.
– Все хорошо. И вы правы: мне пора возвращаться к работе. Потом поговорим, ладно? – Последняя фраза предназначалась Завади. – А пока вы можете сделать несколько звонков… Пожалуйста, я делаю все, что могу.
Завади фыркнула и повернула кресло так, чтобы не смотреть на них обеих. Дебора вышла вслед за Нариссой.
– Постарайтесь не обращать на нее внимания, – посоветовала та, когда они вышли наружу и, обогнув закругленный угол здания, направились к лестнице в часовню. – Она занимается этим уже больше десяти лет и выходит из себя, когда дела идут не так, как она хочет.
– Думаю, у нее много забот, – заметила Дебора. – Я могу ее понять.
Нарисса замерла на третьей ступеньке лестницы.
– Никогда ей этого не говорите.
– Чего?
– Что можете понять. Не можете. Не поймете. Никогда. – Нарисса вздохнула и окинула взглядом иссушенную солнцем лужайку, которая в другое время года оправдывала название этого места. – Должно быть, намерения у вас самые лучшие. Но все плохое в жизни Завади… От такого невозможно отвлечься – по крайней мере, как это делаете вы, когда берете отпуск.
Дебора поднялась по ступенькам, догнав Нариссу. Режиссер снова остановилась, на этот раз перед дверью в часовню.
– Тогда что я должна ей говорить? – спросила Дебора.
– Понятия не имею. Я – не вы. Я и сама в половине случаев не знаю, что ей говорить, хотя я смешанной расы и в этом смысле у меня преимущество.
– Единственное, что я точно знаю, – она хочет, чтобы портреты делал кто-то другой.
– Конечно. Но стоит ли ее винить? Я имею в виду, Завади совсем не обрадовалась, что Доминик Шоу выбрала вас. Ей это кажется странным. Как будто в Лондоне нет черных фотографов… Но Доминик – белая, и она думает как белая – то есть по большей части вообще не думает, потому что ей не нужно думать. Ей и в голову не приходит, что мы предпочли бы человека, кожа которого не такая белая, как зефир. Ей понравилась ваша книга, и это значит, что вы подходите для этой работы. Завади пыталась возражать – и еще до того, как вас позвали на встречу, и после встречи, – но Доминик сказала: «Это гораздо важнее, чем политкорректность, культурные войны и привилегии белых». Этим все и кончилось, после ожесточенных споров, во время которых Доминик Шоу, кстати, узнала о привилегиях белых людей больше, чем могла себе представить.
Дебора понимала, что проект в целом – как его представляла помощник секретаря – выиграл бы, участвуй в нем только черные. Но она также понимала, какую битву они начинают с помощью «Дома орхидей» и других подобных организаций, с помощью документальных фильмов Нариссы и ее собственных фотографий.
– Может быть, – сказала она, – Доминик хотела достучаться до как можно большего числа людей, независимо от расы и социального положения?
– Хотите сказать, что черные на это не способны, что для этого годится только белый проект, сделанный белыми людьми?
– Я не это хотела сказать.
– Не это? Тогда думайте, что говорите.
Дебора растерялась.
– Я правда хочу помочь. Она это знает? А вы?
– Ага. Понятно. Вы хотите помочь. Все хотят помочь, пока к ним не обратились за помощью. Люди говорят, что это благое дело. Всегда. А что еще им говорить? Но слова ничего не значат, потому что когда нужно сделать еще один шаг и выписать чек, все меняется.
– Я не такая, – заверила ее Дебора.
– Неужели? – Тон у Нариссы был презрительный, но она тут же немного смягчилась. – Ладно, когда-нибудь у вас будет возможность это доказать.
С этими словами она вошла в часовню и обратилась к девочкам:
– Кто готов поговорить? Пойдемте в студию. Садитесь.
Адаку собрала требуемые двести пятьдесят фунтов. Потом позвонила по номеру телефона с карточки, которую ей дала Эстер Ланж, доехала до Кингсленд-Хай-стрит и нажала кнопку домофона без надписи рядом с дверью. Голос из динамика спросил, кто это.
– Адаку. У меня есть деньги.
– Я не понимаю, о чем вы, – последовал ответ.
– Вы – Эстер?
– Если и так, это не значит, что я знаю, что вам нужно, – ответил голос, и разговор внезапно прервался.
Адаку гадала, что она сделала не так. И пришла к выводу, что Эстер не одна. Непонятно только, что теперь делать: ждать или прийти в другой раз. Но секунд через тридцать из-за двери послышались приближающиеся шаги. Лязгнули два откидываемых засова, дверь со скрипом приоткрылась, затем распахнулась. Перед Адаку стояла Эстер; поверх повседневной одежды у нее был застегнутый на все пуговицы белый халат.