Следователь не стал задаваться элементарными вопросами для проверки достоверности своей версии: как могло оказаться кресло в узком коридоре (!?) квартиры, фактически «забаррикадировав» открывающуюся внутрь дверь? зачем нужно было обматывать тело веревкой, чтобы оттащить вместе с ним злополучное кресло, если оттащить его вместе с телом можно было взяв кресло за ножку? При ненадлежащем хранении вещественных доказательств пропажа изъятого с трупа ремня вполне возможна, но зачем веревку брать длиннее более чем на метр? Следователь был уверен, что обвиняемый от достигнутого соглашения с предложенной версией в обмен на назначение минимального наказания за совершенную в период испытательного срока кражу, и частичного прибавления к нему наказания за убийство «по неосторожности», отказываться не будет.
С таким обвинением и с такими доказательствами дело было направлено в суд. По просьбе матери обвиняемого его защиту в суде довелось осуществлять мне. Оказалось, оперативники моего подзащитного не обманывали. Появившаяся в зале до начала процесса гособвинитель, не стесняясь конвоя и адвоката (который, по её мнению, не должен был мешать принятию подсудимым «разумного» решения), обещала ему в обмен на признание просить суд назначить наказание по совокупности преступлений в 8 лет лишения свободы и не возражать, если суд назначит семь лет (подсудимый за совершение кражи уже был осужден к 6 годам лишения свободы). А не будет признания – будет просить 12 лет…
Принуждение к «признанию» подтверждалось письмами обвиняемого к матери: «убедительно прошу не делать плохих поспешных выводов, могу сказать только одно: здоровье дороже чести»; «мне не оставили права выбора, но гарантировали, что хуже от этого в сроке не будет»; «как я уже писал, гарантировали, что на срок не повлияет, что для меня самое главное, а также то, что оставили в покое»; «я не уверен, что доживу до своего освобождения, не хватит терпения. Если что-то произойдет, прошу меня простить и понять» (письма с почтовыми конвертами были приобщены к делу).
Любопытен представленный на запрос суда (после заявления подсудимого о появлении явки с повинной под принуждением оперативных работников) ответ администрации СИЗО: «подсудимый в период содержания в изоляторе работниками уголовного розыска и следователем прокуратуры не посещался». То есть, официальный ответ исключал проведение следователем в СИЗО допроса подследственного при наличии его видеозаписи!! Это прекрасная иллюстрация «объективности» проверок подаваемых жалоб.
Только при исключительной предвзятости и односторонности следствия, прокурорского надзора и государственного обвинения, можно было не видеть очевидный самооговор, непоследовательность и нелогичность обвинения. Решающую роль в вынужденном (иначе был бы оправдательный приговор) отказе гособвинителя от обвинения в умышленном причинении тяжких телесных повреждений (ч.1 ст.111 УК РФ) и причинении смерти по неосторожности (ч.1 ст.109 УК РФ) имело заключение назначенной судом по моему ходатайству комиссионной судебной медицинской экспертизы. Ответы экспертов были категоричны: стандартный разводной газовый ключ рубящими свойствами не обладает, и рубленые раны головы, обнаруженные на трупе, образоваться от его воздействия не могли; при указанном подозреваемым механизме перемещения тела образование обнаруженной на шее трупа горизонтальной странгуляционной борозды исключается.
Прекратив дело по обвинению в причинении смерти, суд признал подсудимого виновным в совершении кражи телевизора и… освободил его от наказания в связи с истечением срока давности. Обжаловать этот странный приговор подсудимый не захотел.