Культурное и хозяйственное наследие Восточной Азии, при всем его своеобразии, отнюдь не уникально. По мере того, как глобальные потоки капитала продолжат перемещаться в поисках новых мест для производства, мы можем ожидать не менее чудесных случаев делового ренессанса. Индия и Турция уже напоминают нам, что средневековая экономическая география Азии не ограничивалась одним Китаем.
Мы также должны отметить новый спектр возможностей, возникающий благодаря левому повороту в Латинской Америке, где в качестве локомотива выступает Бразилия. Каковы бы ни были идеологическая риторика и тактика гражданских, социалистических, националистических или коренных индейских («индижинистских») движений, все они на деле разрушают традиционную для Латинской Америки практику олигархической и милитаристской фракционности, минимум два века существовавшей на этой давней зависимой периферии Запада. Бурные и неравномерно протекающие процессы, охватившие весь континент, при всей их противоречивости впервые создают современные подлинно национальные государства. Приходящие сегодня к власти лидеры латиноамериканских движений могут удержать власть и достичь своих целей, только обуздав провинциальную олигархию с их военизированными ресурсами (включая всевозможные эскадроны смерти и наркокартели). Как мы знаем из европейского опыта прошлых веков, главный способ централизации власти в такого рода ситуациях — установление гражданского контроля над армией и полицией. Другой, по характеру близкий способ консолидации новых демократий — интеграция граждан в централизованно финансируемые институты, обеспечивающие защиту прав человека, социальное обеспечение, землепользование и занятость. Едва ли это социализм. Скорее, это улучшенный вариант периферийного капитализма. В начале XXI века Латинская Америка пошла наконец путем социал-демократической трансформации государства, напоминающей ранее пройденное Западом.
Продолжающаяся рецессия на Западе, в Японии и странах бывшего советского блока (если только дела не примут совсем катастрофический оборот) создает благоприятные возможности для индустриального развития бывшего третьего мира. Опыт кризисов прошлого показывает, что периферийные и особенно полупериферийные страны нередко извлекали для себя выгоды от хаоса в центральной зоне миросистемы, который способствовал снижению цен на технологический импорт и открывал прибыльные ниши для производителей с дешевой рабочей силой. Не случайно ранняя волна импортозамещающих индустриализаций по периметру континентальной Европы и в Латинской Америке прошла именно в 1930-1940-х годах. Равным образом экспортно-ориентированная индустриализация Восточной Азии после 1970-х годов была связана с холодной войной и перемещением производств с деиндустриализующегося Запада. В совсем недавние годы открытие экспортных рынков бывших советских республик и переток ресурсов наверняка сыграли большую роль в экономической экспансии Китая и особенно Турции.
Все мы рассматриваем снижение глобального неравенства как желательную и реалистичную перспективу ближайших лет. Как говорит Валлерстайн, это могло бы в краткосрочной перспективе уменьшить страдания людей, а в средне-и долгосрочной перспективе увеличило бы потенциал для перехода к лучше устроенному миру. Майкл Манн обнаруживает здесь основной источник для возобновления жизнеспособности рынков и даже основания для предсказания более эгалитарного и благополучного мирового капиталистического порядка, выстроенного по модели послевоенного социал-демократического восстановления Европы. Это кажется хорошей перспективой, но совместима ли она с политической экономией капитализма, основанного на стремлении к частной прибыли? Ни Валлерстайн, ни Коллинз не рассматривают «подъем остальных» как нечто противоречащее их гипотезе о будущей гибели капитализма. Напротив, увеличение числа новых капиталистических игроков на мировом рынке или представителей образованного среднего класса, конкурирующих между собой на глобальном уровне, лишь усложняет дилеммы капитализма.