Исторические общественные науки с самого своего появления имели дело с конфликтами, структурными переходами и социальной изменчивостью. Отсюда главный вопрос этой книги: что, если будущее несет кризис? Социальный ландшафт текуч и подвержен завихрениям, скорее всего, как метеорологическая карта. Локальные события по сути своей вероятностны и непредсказуемы, даже если в ретроспективе мы можем объяснить их, указав, какие структуры претерпели изменения или разрушились, какие человеческие действия, происходившие в конкретной ситуации, привели к реализации появившихся возможностей. Прогнозирование событий в долгосрочной перспективе — пустое занятие, но прогнозирование структурных конфигураций — нет. Продолжим аналогию с погодой. Было бы безответственным делом прогнозировать что, например, 13 января следующего года в Чикаго пойдет снег. Это «короткое» время полно случайных событий. Однако вполне тривиальным покажется предсказание, что в январе следующего года в Чикаго пойдет снег. Это утверждение относится к более длительному времени и носит структурный характер. Но что, если речь идет о будущем столетии, когда климат Чикаго может стать подобным флоридскому с его частыми ураганами или, наоборот, штат Иллинойс сделается подобен замерзшей сибирской тундре?
Читатели, которые ждут от этой книги точных прогнозов на будущее, будут, возможно, разочарованы. Их разочарование неуместно. Отсутствие точности в общественных прогнозах означает не просто случайную превратность истории, а то, что мы обладаем определенной свободой действий в череде структурно доступных альтернатив. Альтернативы в обычное время довольно ограниченны, хотя и тогда существует политический выбор между более хорошим и более плохим результатом. Но число альтернатив резко увеличивается в кризисные периоды, когда ломаются обычные механизмы поддержания статус-кво. Такие времена требуют сознательной стратегии системной трансформации. Люди определяют свое будущее в конфликтах и сотрудничестве с другими людьми, даже если они делают это в обстоятельствах, унаследованных от прошлых поколений. Общественные науки должны прояснять, каковы обстоятельства и каковы возникающие возможности, особенно тогда, когда возможности быстро появляются и быстро исчезают.
Вот почему мы критически оцениваем современное состояние социальных наук, чей мейнстрим уходит от анализа структурных возможностей и исторического изменения. Наша критика в равной степени обращена против двух различных мейнстримных направлений — культурологического постмодернизма и неоклассической экономической теории, которые доминируют в академических общественных науках с 1980-х годов. Оба эти направления, каждое по-своему, отражают смутный период, последовавший за кризисным десятилетием 1970-х годов, период упадка левых движений и возобновления американских гегемонистских амбиций в проекте неоконсервативной глобализации.
Интеллектуальные настроения, распространившиеся в гуманитарных науках под общей рубрикой «постмодернизма», скептичны в отношении любых больших теорий или того, что сами постмодернисты называют «большими нарративами». Место теоретического объяснения заняли сомнение, ирония, интерпретация проживаемого опыта, деконструкция представлений и мельчайшая интерпретация культурных практик. Данное интеллектуальное движение (а это именно социальное движение прежде всего в академической среде) берет истоки непосредственно в бунтах 1968 года и в демографических сдвигах в академическом сообществе, связанных с появлением в нем множества женщин и представителей меньшинств. Перенос внимания на способы, посредством которых люди представляют себя и свои социальные вселенные, помог формированию нового критического взгляда на вопросы ортодоксии, которые ранее оставались неназванными и неисследованными. Постмодернистское движение всколыхнуло немало застойных вод, но оставило их взмутненными.
С другой стороны, сфера общественных наук попала под влияние неоклассической экономики и ее формалистических подражателей в других дисциплинах, прежде всего в политологии. Структуры, поддерживающие такую ситуацию, не слишком отличаются от того, чем в прошлом жила астрология. Здесь вполне уместна здоровая доза сарказма в духе Свифта. Астрология в прошлом, как и экономическая теория сегодня, была признанным экспертным знанием. Астрологи присутствовали при дворах правителей практически всех цивилизаций Востока и Запада. Услуги астрологов всех уровней хорошо оплачивались, поскольку, как показывают современные исследования рынка экспертных услуг, лучше всего вознаграждаются эксперты в тех областях, которые сильно волнуют людей и при этом отличаются высокой степенью неопределенности. Сегодня это врачи, адвокаты, бизнес-консультанты, но также, в какой-то неистребимой степени, по-прежнему астрологи. В имперских и феодальных политических структурах, основанных на семейном контроле над рентой, главные волнения элиты были связаны с вопросами династического наследования и изменчивостью военной удачи. Подобным же образом волнения капиталистов связаны с неопределенностью инвестиционных решений, волатильностью рынков и народными протестами, которые время от времени порождает их деятельность. Астрология, подобно неоклассической экономической теории сегодня, была идеологической дисциплиной и довольно прямо соответствовала обыденному «здравому смыслу» господствующих классов. Астрология в период своего расцвета, однако, была чем-то большим, чем отражением идеологии элит. В лучших своих проявлениях астрология была высокоматематизированной дисциплиной, основанной на эмпирических наблюдениях, накопленных за многие столетия, которые стали фундаментом современной астрономии. И тем не менее, поскольку прогнозы оказывались верными примерно в половине случаев, практические предсказания корректировались при помощи интуиции и политической проницательности. Успешный астролог должен был быть хитроумным придворным. Практически то же самое можно сказать и о современных практикующих бизнес-консультантах и правительственных экономистах. Но здесь пора прекратить сатиру и вспомнить, что из астрологии выросла астрономия, как и из алхимии выросла химия. Экономической теории предстоит высвободить элементы научного знания из идеологических представлений, которые пока неплохо поддерживают личные доходы экономистов.