Деривативы, то есть, по существу, ценные бумаги, обеспеченные оценками возможной в том или ином будущем цены базового актива, использовались в качестве страховки, которая должна была сгладить другие рискованные инвестиции. Они также стали высокорискованными инвестициями, но при этом обещали и высокую прибыль, что не в последнюю очередь было обусловлено хедж-фондами. К 1990-м годам капитал в подобных «альтернативных» инвестициях превысил 50 триллионов долларов, а к кризису 2008 года достиг 600 триллионов. Это, возможно, заставило управляющих фондами и других инвесторов полагать, будто риск удалось приручить, однако череда провалов в хеджировании говорит о другом. Внезапная нехватка ликвидности и политические акции могут запустить массовые сбои. Рагуран Раджан, бывший главный экономист МВФ, обсуждая долговой дефолт российского государства в 1998 году заметил: «Защищенная хеджированием позиция может в самый неудачный момент стать незащищенной, что влечет значительные убытки для тех, кто ошибочно считал себя защищенным».
Если эти проблемы устранить полностью, это будет означать конец того капитализма, который нам известен. У нас вообще не будет капитализма, если капитал не сможет перемещаться между различными инвестициями в поисках большей прибыльности и если не будет спроса на реинвестирование ради большей производительности, который движет инновациями и накоплением. Регулирование, направленное на подобную цель, подорвало бы динамизм и создание богатства. С другой стороны, определенный уровень регулирования в сочетании с хорошо организованными государственными расходами может быть ключевым фактором восстановления и стойкости. При этом экономики с более распространенным предпринимательством могут добиться больших успехов, чем те, в которых и далее будет господствовать финансовый капитал. Так или иначе, вряд ли можно на что-то надеяться, если учесть, что с начала финансового кризиса улучшения в сфере регулирования были минимальными. Для снижения возможности системного риска не было сделано почти ничего.
Выводы из кризиса
В марте 2008 года фондовые рынки рухнули; пенсионные сбережения были опустошены. Крупные банки разорились, особенно в Британии и США. Некоторые Другие банки были признаны «слишком большими, чтобы обанкротиться» (в том числе, как нам сегодня известно, в результате инсайдерских договоренностей между корпоративными управляющими и правительственными чиновниками). Они получили значительную финансовую помощь, которая позволила им выжить, но при этом государственные поступления были превращены не только в компенсацию за избыточный риск в частной сфере, но и в прямой источник частного богатства. Некоторым промышленным компаниям также сохранили жизнь посредством финансовой помощи, однако намного более крупные субсидии поступили финансовой индустрии, где они тут же превратились в капитал, не создав новых рабочих мест и не облегчив ситуацию домовладельцев, пытающихся избежать отъема собственности за неуплату долгов. Если бы правительства не предоставили этой помощи, капиталистические финансовые рынки, возможно, опустились бы намного ниже, нанеся глобальному капитализму еще больший урон.
Соединенные Штаты провели огромные контрциклические инвестиции — как в инфраструктуру, так и в прямые субсидии финансовой индустрии (хотя, возможно, они были все же не такими большими, как требовалось). Британия выбрала программу бюджетной экономии, решив урезать бюджет даже в большей мере, чем требовали кредитные рынки. А северные страны Европы, особенно Германия, навязали бюджетную экономию южным странам, что стало для Евросоюза испытанием на прочность.
В странах континентальной Европы считалось, что их институты более устойчивы к кризису, чем в англоязычном мире, но лишь до того момента, пока государственные финансы нескольких стран — членов ЕС не начали разваливаться от напряжения. Финансовая помощь банковской сфере, особенно в Южной Европе, превратила кризис частной коммерческой финансовой индустрии в бюджетный кризис государств. Греция, Ирландия, Португалия и Испания — все они продолжали висеть над пропастью даже после того, как им был навязан курс жесткой экономии. Финансовый кризис выявил слабости в самой конституции ЕС и еврозоны, которые в значительной степени являлись плодами эпохи финансиализации. Казалось, что высокая глобальная конкуренция поощряет Большую Европу к эффективной конкурентной борьбе с Китаем и США; этот аргумент в изрядной мере напоминает тот, что подтолкнул «Citigroup» и «Royal Bank of Scotland» к лихорадочному наращиванию своих активов. Желание создать общую валюту, привлекательную для руководителей бизнеса и финансов в Европе, привело к тому, что она была введена без механизмов эффективного финансового управления и в целом без политических институтов, которые бы ее поддерживали. Европейский центральный банк управлялся советом, представляющим правительства отдельных стран, интересы которых расходились. Разные страны придерживались разных бюджетных программ и практик. Когда же ЕС расширился за пределы исходных стран ядра, процесс евроинтеграции объединил экономики с совершенно непохожими характеристиками. Обязательства по перераспределению, с которыми молчаливо мирились в годы роста, во время кризиса стали камнем преткновения.
Будущее евро и еврозоны остается неопределенным. Испании и Португалии удалось достичь минимальной стабильности, тогда как положение Италии по-прежнему шатко, а Кипр вообще ушел в штопор. Никто не знает, как далеко зайдет европейский кризис, — возможно, следующей его жертвой будет старый член ЕС (например, Бельгия) или, наоборот, новый член (такой, как Словения), но точно так же он способен ударить и по самому Евросоюзу, поставив под вопрос соглашение об общей валюте. В то же время программы бюджетной экономии стремятся к макроэкономической корректности, которой они надеются достичь, сокращая обеспечение государственными услугами и страхование. Сокращение бюджетных расходов в той или иной форме — вот чем страны ответили на давление рынка либо по собственному почину, либо вследствие внешнего принуждения, напоминающего программы структурных преобразований, которые были навязаны МВФ измученным долгом странам третьего мира в 1980-х годах. Государства были привлечены к спасению инвесторов от убытков, а глобальных рынков — от глубокой депрессии. И хотя именно инвесторы и транснациональная финансовая индустрия получили огромные прибыли от эпохи пузырей и непосредственно воспользовались финансовой помощью и предоставленной государствами ликвидностью, кризис и восстановительные мероприятия обсуждаются в терминах национальных государств. Конечно, желание свести все причины кризиса к расточительности греков и осторожности немцев лишь затемняет важную роль, которую сыграла финансиализация (тогда как, разумеется, оформление нарратива финансового кризиса через национальные термины закрепляет другие аспекты националистической идеологии, включая и все более распространяющуюся ксенофобию и особенно исламофобию). Прибыли, полученные финансовыми институтами, поощряли Евросоюз расширяться и не обращать внимания на бюджетные проблемы в государствах-членах. Сегодня граждане стран ЕС с более сильными банками и балансами сетуют на то, что им пришлось спасать другие страны, но тем самым они усиливают противоречия в самом Евросоюзе и забывают о том, в какой мере финансовая помощь была выгодна прежде всего именно финансовой индустрии и владельцам значительных капитальных активов.
Даже после массивных инъекций денег налогоплательщиков финансовые институты Европы и Америки остаются в достаточно шатком положении. Некоторым пришлось провести «стрижку» займов, полученных на рискованных" рынках; вне опасности удалось сохранить лишь межгосударственные финансы. После необдуманного расширения в эпоху пузырей сегодня почти все заняты укреплением своего бюджетного положения. Однако фондовым рынкам удалось восстановить свои силы, в значительной мере компенсировав убытки, и даже достичь новых высот. Первичное публичное размещение акций на рынке снова приносит прибыли (и, как и раньше, их могут получить как фирмы с серьезной продукцией и доходностью, так и те, у которых есть разве что надежды и имидж). Инвестиционные банки и другие фирмы снова стали платить большие бонусы, восстановив один из стимулов, склоняющих к избыточным рискам (хотя сегодня бонусы чаще выплачивают корпоративными акциями, запрещая их моментальную продажу, чем надеются привязать интересы сотрудников к благосостоянию фирмы). Но другие компании все же увольняют сотрудников, признав «избыточность производственных мощностей»; боязнь возвращения рецессии остается достаточно серьезной. Реформа в области регулирования оказалась минимальной, так что прозрачность рынков деривативов практически не увеличилась, а возможность использования заемных средств под достаточно скромные активы сохранилась. Банковская отрасль еще больше, чем до кризиса, сконцентрировалась в нескольких гигантских фирмах. Цены на недвижимость остаются низкими, и, хотя в некоторых местах они растут, в других они снова снизились после того, как можно было подумать об их стабилизации. Кредит остается ограниченным; процентные ставки удерживаются на низком уровне, причем есть опасение их подъема в будущем.