Планы мировой неолиберальной империи споткнулись о структурные реалии миросистемы, которые сильно изменились в течение XX века. Возврата к империалистической «нормальности» образца до 1914 года уже не могло быть. Жестокие практики принуждения, применявшиеся всеми империями прошлого вплоть еще до британской, ныне оказались обречены на политический провал. В наше время даже беспрецедентная концентрация военной силы в руках одной сверхдержавы не смогла гарантировать ей достижение геополитических целей. Пусть американские тюремщики в иракской Абу-Грейб, при всей отвратительности их «мер по ускорению допроса», все же далеки от гестаповцев или, если уж зашла об Ираке речь, недавних палачей в услужении у Саддама Хусейна. Тем не менее скандальная публикация фотографий из Абу-Грейб времен американской оккупации вызвала шквал националистических выступлений по всему Ближнему Востоку и глубокое отвращение в странах Запада, то есть среди важных и необходимых союзников США. Подобные скандальные эпизоды, равно как и неприятие потерь в собственных вооруженных силах, ставшее характерным для западных обществ после 1968 года, наложили жесткие политические ограничения на использование насилия в новейших империалистических завоеваниях. Добавьте к этому колоссальные материальные издержки, связанные с логистическим размахом и транспортным перенапряжением, которые не только не снизились в эпоху высоких военных технологий, но и явно возросли. В сумме американские военно-политические кампании последних лет оказались обреченными на провал, потому что стали слишком дорогими даже для единственной сверхдержавы.
Иммануил Валлерстайн указывает еще на один тип ограничений для американской гегемонии и ее неоконсервативной глобализации. Несмотря на всю риторику снижения налогов и ограничения вмешательства государства, реальный уровень налогообложения практически везде остается почти на том же исторически высоком уровне, что и в середине XX века. Но если налоги остаются высокими, откуда тогда бесконечные новости о бюджетных кризисах, сокращении рабочих мест, уменьшении размеров пенсий, недофинансировании образования и социальных служб? За этим видимым парадоксом мы обнаруживаем продолжающееся перераспределение прибавочного продукта по государственным каналам (как официальным, так, не забудем, и неофициальным). Но теперь перераспределение направлено на верхи социальной пирамиды. Государства продолжают собирать всевозможные налоги в громадных размерах, однако потоки теперь перенаправлены на привилегированные группы людей, проживающих в наиболее могущественных государствах, и, прежде всего на элиты, принимающие политические и финансовые решения. Результатом стала колоссальная концентрация богатства в руках тех, кто, по сути, стали современной олигархией. Не так уж и сложно понять, как им это удалось. Сокращение социального перераспределения (в широком смысле включая политику промышленного развития и занятости) высвободило средства, которые по-прежнему проходят через гигантскую государственную машину, но теперь перенаправлены на счета частных финансовых групп. Такое перераспределение в пользу влиятельных и богатых может принять скандальную и потому привлекшую много внимания форму выкупа государством компаний, «слишком больших, чтобы обанкротиться». Но в большинстве случаев речь идет о более повседневной накачке кредита, который в пошлые десятилетия активно использовался для покрытия бюджетного дефицита как государств, так и отдельных домохозяйств.
Здесь возникает важное противоречие. Политика расширения кредитования правительств, фирм и все более простых семей являлась одновременно и лукавой уловкой (да, конечно, элементарная алчность и долговое рабство), и жизненно важным подспорьем капитализма. На ранних стадиях капитализм был преимущественно элитарным занятием, коммерчески обслуживающим потребление высших классов, но более всего обеспечивающим финансами и поставками баснословно дорогие войны, которые вели государства. Бедняки мало интересовали капиталистов даже в Европе. Однако в XX веке, ради расширения рыночного спроса и ради политической легитимности, капитализм стал все более ориентироваться на массовое потребление. Одновременно в ходе войн и преодоления Депрессии государство приобретает роль огромного регулирующего механизма, а народные массы активно вступают в политику. Соответственно, растут и некие полугласные, но хорошо сознаваемые пределы уровня бедности, ниже которого может возникать слишком разрушительная реакция. Как показала практика, рост государств и представлений о допустимом уровне бедности также следовал так называемому эффекту храповика. Тенденции к усилению функций государства в современном обществе остаются необратимы.
Демократизация действительно происходит в нашем мире, и это едва ли не важнейшая тенденция на протяжении последних двух столетий. Если соединить рост государства и демократизацию, это значит, что все больше людей (как противников, так и массы сторонников существующего порядка) стало принимать за данность, что на протяжении своей жизни они будут «нормально» (то есть фактически гарантированно) получать, во-первых, продолжительное образование, во-вторых, стабильную и разумно вознаграждаемую занятость, в-третьих, пенсию по старости. К этому списку ожиданий можно добавить обеспечение государственным жильем, а ведь усилия по обеспечению жильем были весьма масштабными и дорогостоящими во многих странах. Распространившаяся в последние десятилетия практика приватизации жилья переложила финансовое бремя на индивидуальных домовладельцев, сделав их при этом мелкими капиталистами, которые голосуют соответствующим образом. Бум на рынке жилья вел к опасному раздуванию ипотеки и, хуже того, лишал молодое поколение перспектив на получение жилья. Государства, со своей стороны, нуждались в образованных и достаточно здоровых гражданах в качестве рабочих, покладистых налогоплательщиков и патриотически настроенных призывников в вооруженные силы. Со временем эти исторические тенденции неизбежно должны были оказать давление на сферу частных доходов.
Западные капиталисты ответили на 1968 год своим собственным бунтом. Обновленный рыночный консерватизм стал их идеологической платформой, а рыночная глобализация — не условием и даже не следствием, а, скорее, главной стратегией бунта против накопившихся противоречий. Основным требованием «новых правых» было предоставить капиталистам возможность решать по своему усмотрению, как совладать с экономическими потрясениями. Но теперь становится видно, что кризис, начавшийся в 1970-х годах, так и не был преодолен, а лишь перетекал из одной формы в другую. Глобализация предоставила крупному капиталу путь ухода из-под законодательных норм национальных государств.
Бегство капитала и давление на налоговую систему поставили большинство правительств перед неприятным выбором из трех вариантов: печатать деньги, влезть в долги или прибегнуть к репрессиям, используя полицейское насилие или медленное экономическое удушение. Каждый из этих вариантов выбора грозил обернуться следующим раундом трудных дилемм. Ведь даже репрессии, казалось бы, грубо и быстро затыкая рот недовольным, в долгосрочном плане требуют довольно значительных финансовых затрат на обеспечение верности тех, кто непосредственно осуществляет репрессии, и еще более тех, кто продолжает верить в порядок и морально одобряет репрессии. Но где правительства могли найти деньги, если большая часть финансовых потоков уже была перенаправлена финансовой олигархии?
Едва ли поддержание порядка и социальной стабильности станет более посильной задачей в краткосрочном или даже среднесрочном будущем. Теория Валлерстайна показывает, как рост капитализма наталкивается на собственные ограничители, что, по сути, аналогично военно-геополитической теории Манна о логистических и политических пределах роста империй. В отсутствие эффективного противодействия, как мы только что увидели на рубеже веков, концентрация финансовых и военных ресурсов на одном полюсе может достичь неслыханных масштабов. Но это не означает, что неслыханная концентрация приводит к неоспоримому и тем более вечному господству. Как военная монополия США не может реально применить свой громадный потенциал где-либо в полную силу для достижения имперских целей, так и любая финансовая монополия неизбежно разваливается в какой-то момент как карточный домик. Накопленные астрономические суммы в абстрактно номинальных денежных единицах не могут найти продуктивного использования и тем самым обнаруживают свою фиктивность.