А пока граф решил подвергнуть меня еще одному унижению. Повивальная бабка встретила меня в той комнате, которую определил мне супруг.
— Его сиятельство велел проверить тебя, — проскрипела она, разминая корявые пальцы. — Не желает его сиятельство чужих бастардов воспитывать.
Я обернулась на стоящего у двери мужа. Он смотрел на меня, как на вещь, ценность которой показалась завышенной и требовалась дополнительная экспертиза. Пощечины ему оказалось недостаточно.
— Вы сами меня будете держать, ваше сиятельство? — спросила я. — Или позовете слуг? Потому что добровольно прикоснуться к себе повитухе я не дам. И не потому, что мне есть что скрывать — тут я абсолютно чиста. И гарантирую, что вам не придется воспитывать бастардов. Если, конечно, сами их не наплодите. Делить с вами постель я так же не собираюсь. Унижаться, доказывая, что все еще девственница? — Боже, избавь меня от этого! Тем более, что вы уже для себя все решили, и не поверите даже собственным глазам.
Граф все так же пристально меня разглядывал. В комнате, кажется, уже сгустился воздух — до того напряженно я себя чувствовала. И снова почти увидела те самые фиолетовые канаты странной силы, не дающей прикоснуться ко мне ни корявым пальцам повитухи, ни холеным ладоням его сиятельства.
Не знаю, чем бы закончилось наше противостояние, но тут наверху громко заплакал маленький виконт, завизжала Лита, и я вылетела за двери, едва не снеся мужа. Вихрем взлетела на третий этаж, ворвалась в комнату и увидела здоровенную крысу посреди ковра. Лита, вспрыгнув на кроватку, визжала так, что закладывало уши. Я и не поняла, как это получилось, но с моих пальцев сорвался голубой огонек и попал крысе в голову. Теперь визжали двое. Пришлось влепить горничной оплеуху, а крысу добил граф, влетевший в комнату следом за мной. Я подхватила на руки зашедшегося плачем ребенка.
— Лучше бы вызвали дератизаторов, Ваше Сиятельство, — выдохнула, с трудом переводя дыхание. — Они тут нужнее, чем повитухи.
Граф хмуро на меня посмотрел и вышел, почти не хлопнув дверью. Я занялась малышом.
Его Сиятельство, граф Тариэл Тарский, злился. Злился на жену, посмевшую ему возражать. На дворецкого Иеремея, укоризненно качавшего головой в ответ на приказ вызвать повитуху. На повитуху, так и не сумевшую совладать с графиней… После того, как Апрелия успокоила ребенка, напоив его отваром каких-то трав, отругала горничную за визг, приказала дворецкому немедленно послать за дератизаторами, приказала слугам немедленно накрыть стол к позднему обеду, сама спустилась в кухню и отчитала кухарку за пригоревшую кашу для малыша, сделала еще какие-то распоряжения по начавшемуся ремонту комнат на третьем этаже, она вошла в малую гостиную, села за стол, и как ни в чем не бывало, принялась за обед. А после, когда слуги уже убрали со стола и вышли, оставив супругов наедине, Апрелия поднялась, подошла к окну, долго смотрела в сад и молчала, явно что-то обдумывая.
— Ваше сиятельство, — наконец сказала она. — Давайте заключим соглашение. Хотите — письменное, хотите — устное, мне все равно. Я не задеваю вас, вы не трогаете меня и мальчика. Год мы продержимся, а потом я уеду. Думаю, храм признает наш брак недействительным безо всяких проблем. Вам останется все мое приданое, что выделил мой отец. А я попрошу лишь, чтобы вы отпустили со мной Артура. Вы сможете составить выгодную партию с равной вам по положению женщиной, которая подарит вам наследников, и забудете о нас. У меня хватит и сил, и возможностей вырастить ребенка достойным человеком, уверяю вас. И он не будет претендовать на то, что ему не принадлежит по праву крови.