Скоро ночь, надо найти место для ночлега. А как быть ночью без костра? У нее огнива нет, как разжечь огонь? И голод донимает — краюха съедена еще утром. И на сто верст кругом ни живой души. Придется ночевать на голодное брюхо, без костра. Аленка сошла с коня, взяла его под уздцы и свернула в сторону. Пробираясь сквозь чащобу, она решила отойти подальше от дороги.
Вдруг пахнуло дымом. Запах тянулся из низины, заросшей невысокими лиственными деревьями. «Там должна быть речка или ручей,— подумала Аленка,— а у речки люди». Было страшновато, но она, не раздумывая, пошла в сторону костра. Не все люди злодеи, а одной в лесу еще страшнее. Скоро тропинка привела ее к глубокому оврагу. Пихты и елки, росшие на его дне, покачивали своими вершинами перед лицом Аленки. Привязав коня к дереву, решила спуститься вниз. Сначала спуск был пологим, потом вдруг под ногами захлюпала мокрая глина. Аленка подскользнулась и, ломая кустарник, съехала вниз. Перед ней журчал родничок, выбиваясь из-под коряги. За ручейком чернел угол зимовья. Стены избушки подернуты белесым лишайником, лубяная крыша поросла зелеными подушечками мха. На двери висела полуистлевшая рогожа. Аленка на всякий случай вынула из-за голенища нож и откинула рогожу.
В зимовке было пусто. Тонкой струйкой дыма дышал костерок. Угли подернулись пеплом, лишь кое-где вспыхивали оранжевые огоньки. У маленького оконца прилажена грубоотесанная доска, заменяющая стол. На земляных нарах свежие березовые ветки. Хворост в углу.
Аленка бросила в костер несколько хворостинок, они вспыхнули, осветили избушку. Стены черны от копоти и дыма. Такие избушки комары облетают стороной.
Над оврагом сгущалась ночь, было тихо. Аленка привела коня, стреножила его, отпустила пастись. Трава на дне оврага густая, сочная. Конь рвался к воде, но Аленка не пускала его. Пусть остынет — разгоряченную лошадь поить нельзя. Самой Аленке тоже хотелось пить. Стряхнув пыль с рубашки, она ополоснула лицо. Вода была холодная, ключевая.
Напоив коня, Аленка опустила подпругу, воткнула в луку седла две ольховые ветки, обошла зимовку. Трава повсюду была не топтана.
После холодной воды острое чувство голода вроде бы притупилось, но затем в животе засосало с новой силой. Аленка бросила на костер несколько пихтовых лапок, дым белыми клубами поднялся над костром, заполнил всю избушку. Комары, отчаянно трубя, выскакивали через отверстие в крыше. Заткнув оконце травой, Аленка легла на ветки. Было слышно, как сонно бормотал ручеек, как лошадь с хрустом секла зубами траву. Защебетала над крышей пичужка. Сон не шел к Аленке. Да и как уснашь, если думы беспрерывной чередой приходят в голову?
Может, возвратиться и уйти с матерью в лесную глушь, затаиться. Онп-то, может, и проживут тихими мышками, а людишки Заболотские как? Вспомнилось и материно признание. Неужели она, Аленка, дочь того монаха, который сейчас сильнее царя? Может, мать просто хотела отослать ее от злых людей, от воеводской похоти? Ведь рожала же она и после монастыря. Были два брата, да умерли. Из костра стрельнул уголек, выскочил, упал на влажную землю. Стрельнул уголек — жди гостя. Сейчас Аленке нужен был человек. Пусть разбойник, пусть. Одиночество было нестерпимым. Но никто не пришел, и думы потекли спокойнее, сон подкрался, как вор — не заметно...
— Эй, отрок! Коня гтроспал.
— Где... конь?!—Аленка вскочила, тряхнула головой, протерла глаза. Перед нею стоит мужичонка щупленький, глаза узкие, махонькие, бородка лохматая. На голове камилавка, из-под нее торчат седые космы волос. Аленка рванулась к выходу, мужик схватил ее за рубашку.
— Не боись, отрок. Цел твой конь. Слышь, заржал. Учуял, что хозяин проснулся.
— Кто ты?—Аленка одернула рубаху, затянула потуже кушак.
— Сие мне вопрошать надобно. Не я, а ты на моей подстилке растянулся. Не я, а ты у моего костра грелся. Сам-то кто есть?
— Я человек,— ответила Аленка, огрубляя голос.
— Это я вижу. Именем каким наречен?
— Але... ксашкой зовусь.
— Стало быть, раб божий Александр. А может, инако как?
— Ей-богу, Александр,— Аленка перекрестилась испуганно.
— Издалека ли едешь, отрок?
— Издалека. Отсюда не видать.
— И на том спасибо. Одначе честному человеку скрывать нечего. Вот аз, к примеру. Зовут меня Савва-тий, а в просторечии я поп Савва. Иду я, с божьей помощью, в Москву- на опасное, но богоугодное дело. К патриарху Никону иду!—И Савва поднял палец.— Но не на поклон иду. Нет! Я ему в очи бесстыжие упрек всенародный брошу. Ныне всему люду ведомо, что Никон— антихрист! Усомнился в старой вере, расколол церковь на две половины. Я спрошу его — разве ты, Никон, не чтешь священные книги, разве ты не знаешь, что пророчества сбываются? Грядет Страшный суд, два с половиной года осталось до судного дня. И когда настанет конец света — только те унаследуют царство небесное, кто не отдаст свою душу антихристу. И ты, Никон, .первый ввергнешься в геенну огненную!—Глаза попика сверкали, камилавка упала с головы, обнажив лысину. Экая сила в таком маленьком человеке! Аленка слышала о староверах и раньше, но тогда она не верила, что раскольники сжигают себя в скитах. Теперь, глядя на Савву, поняла, такой может сгореть сам и сжечь других. Но неужели люди Никона антихристом зовут? Если так, то стоит ли итти к нему?