Ты знаешь, Борис Анофрич, что атаман-баба поймана?
— Слышал.
— Я хочу попросить, чтоб ты допросил ее умело.
Почему я? Я в пытошном приказе не состоял и не
состою.
— А потому, что она жилица Красной слободы.
— Уволь, князь. Я смелых воинов и во врагах чту.
— Ия чту. Потому тебя и прошу. Ей, сам знаешь,
петля грозит. Сия смерть позорна, Боровска и грешна. Ее надо бы сжечь. '
— Ей оттого не легче будет.
— Вестимо. Но не позорнее. Многие святые великомученики на костре свою жизнь завершили, и оттого их святость возвысилась паче. А сколь ученых мужей на костер взошло. Ты с послами за рубеж хаживал, слышал.
— Согласен, князь. Сия смерть почетна.
— Надо бы не боем, не пыткой, а умным, хитрым словом уговорить ее сказаться колдуньей. Бросим ее в огонь, смерть будет мгновенной. А над телами висельников надруганье великое вершиться. Сделаешь?
— Ладно, княж.
— Бери к себе ее мужичонку, он поможет.
Ваське было сказано — драгуну в этом помогать.
На другой день утром Аленку повели в ггытошную.
Повели босую, по снегу. Пытошная размещалась в подвале воеводского дома. Тут было сыро и холодно. Кирпичные стены окинуты белым налетом изморози, потолок деревянный в хлопьях желтоватой плесени.
В углу небольшое горно, видно, что излажено недавно. Подручный палача лениво покачивает рычаг ме. хов, они, вздыхая, гонят воздух под горку раскаленных углей. В горне уткнуты железные прутья, рядом клещи.
Палач в фартуке и рукавицах ворошит угли,, над горном взлетают искры. «В кузне родилась, в кузне и
умирать придется»,— подумала Алена. В углу в полутьме сидит полковник драгунского строя. Алена узнала об этом по синему кафтану и по нашивкам на рукаве. Она не раз встречалась с драгунами в бою и бивала их не однажды. На плечах полковника наброшена богатая шуба, он хмур, кутается в меха. Видно, что дело это ему не по душе. Около него примостился у верстака подьячий с пером, чернилами и бумагой. Вдруг пламя в горне дрогнуло, поднялось ввысь, осветило угол. За боярином Алена увидела Ваську. Он хоронился за спину полковника, повернув лицо в сторону. Алена не удивилась — она еще раньше, в часовне, поняла, что он продавал ее товарищей, предал и ее.
Полковник оглядел пленную, строго спросил тюремщика:
— Почему босая? Почему в рванье?
— Одежонку стрельцы стянули,— ответил тюремщик.
— Отдать немедля.
— Ужо растащили...
— Найти!
Тюремщик выскочил из подвала.
— Как зовут тебя?
— Алена.
— Отколь родом ты?
_ Родилась под Арзамасом, жила в Красной слободе.
Подьячий погнал строку по бумаге.
— Родители где?
— Отца засек до смерти боярин Челищев, мать где—
не ведаю.
— Замужня?
— Вдова.—
_ Что ж ты врал?— Полковник повернулся к Ваське—Он сказал, что ты жена ему.
— Врет, слизняк!
— У нее, Борис Анофрич, мужей, как нерезаных собак.
_ И еще раз врошь, слизь! Мой муж крепостной, и
зовут его Прохор. Венчаны мы с ним в храме Барышевской слободы, он от чахотки умер.
Вбежал тюремщик, бросил под ноги Алене сарафая из бязи с позументами, опашную телогрею, почти новую, из парчи. Вытянул шею к боярину, сказал скороговоркой:
— Сабоги не сысканы.
— Переоденься.
Алена отошла в угол, переоделась.
Ты, как тебя зовут?—драгун ткнул через плечо Ваську.
— Васька, сын Сидоров.
— Сними сапоги, отдай.
» — А я как же?
— Ты казак — стерпишь.
— Я воеводе Юрью Ляксеичу пожалуюсь. Ей все одно на веревке висеть — ноги не озябнут.
Я тебе пожалуюсь!—Воронин погрозил Ваське кулаком.— Снимай!
Пока Васька стягивал сапоги, драгун молвил:
Это она казак, не ты. Я ее в бою видывал. Драгуны смелых воинов и в врагах почитают. Говорят ты колдунья?