— Не спится? — спросил Мирон.
— Все про Алену думаю. Еще в Москве плюнугь бы на все, ожениться на ней и на Тихий бы Дон. Либо в луговые черемисские края. Там, говорят, помещиков нет.
— Она тебя не полюбила бы. Слабые бабы ищут сильных мужей, сильным слабого подавай. О^та сильная. И нашла такую соплю... Он же и предал ее, нй костер возвел.
— Как же она не углядела? — с упреком спросил Илья. — Ведь умна.
— Против золотых кудрей да голубых глаз ни одна девка не устоит. Хоть семь пядей во лбу А я бы за нее жизнь отдал.
— Ты тоже сильный. Ну а мужиков. рази голубые глаза и кудри девичьи не губят?
— Сильные погибают либо на плахе, либо от вина. Красивые девки — слабые. Они к сильным льнут Что от них гибнуть.
— Ну а мы с тобой? Так и умрем бобылями? Семени своего после себя не оставим?
— У меня сын есть.
— Где?! — Илья даже привстал.
— В деревне моей. Тоже Миронов зовут. Если я погибну, а ты уцелеешь — проведай.
— Ладно.
Мирону хотелось спросить о том, как думает жить Илья дальше, но раз он велел ждать совета...
Вечером начали съезжаться атаманы. Первым приехал Левка. Увидев брата, он не удивился. Обнял, поцеловались:
— Я думал, раньше приедешь, — только и сказал. Из пришедших на совет, Мирон знал лишь есаула Митьку Куварку. А они все о нем слышали от Илейки, н потому атаман представил его коротко:
— Это Миронко, калена вошь. Еле я ево дождался.
Левка сел с Мироном около печки и начал нашептывать на ухо:
— Вот тот, у стола, рыжий, с сивой бороденкой, — Федька Носок. Смел, умен, любит баб. Неслухменнмй. Рядом с ним сутулится Андрюха Пермяк из Вятки. Рука тяжелая, саблю держит крепко. Рубанет сплеча — и человек напополам. Волосы были черны, теперь сивы. Ранее пытая в застенке. В углу, гонкий, писклявый,— Федька Северга, кузьмодемьянец. Из ямщиков, Ивашки Шуста — синбирянина—друг. Ну, Миньку кузнеца ты знаешь, есаула тоже, а вот на полу сидит, к лавке прислонившись, — Сенька Рыжий, прозвищем Палица. Жесток, на бояр зол, перст обрублен в Кузьмодемьянске же. Под тяблом сидит Никитка Семенов, рядом Якуш-ка. Оба кузьмодемьянцы. Самый молодой, вон тот, у кого ус только режетца, — Куперка-устюжанин. Хитер, умен, смел. Все его любят. Последний, у двери стоит, Евсейко Иванов. Тебе, я думаю, атаман отдельное войско даст — возьми Евсейку есаулом, не пожалеешь.
Когда все были в сборе, Илья поднялся, начал говорить:
— Товарищи мо'И есаулы и атаманы. Собрав вас на малый круг, хочу высказать я свои думы и с вами по-советоватца. Настала зима, и нам таким войском в одном месте не прокормитца. Мы уж голодовать начали.
— Давно голодуем! — крикнул Носок.
— Я мыслю, нам надобно посотенно расходитца разными путями, но в одни места. И не только ради прокорму, а и ради дела. Надобно пройти через Галич, Чухлому, Солигалич, Кологрив, Судай, Тотьму, те места взять, городовые крепости и ружье высмотреть. Потом повернуть направо и через Великий Устюг, Сольвы-чегодск разойтись по широченным лесам на Соликамск и Хлынов. Разбиться там на мелкие ватажки и в лесах перезимовать. Чтобы по весне, как реки тронутца, снова собратца вместе и пройти обратным путем по Ветлуге и Унже до Волги, а там, даст бог, и на Москву. Мирон Мумарин сказывал нам, что по саранской, синбирской и иным чертам наше войско разметано, только один Ядрин еще держитца. Я мыслю, разметанные казаки и ватажники на поклон воеводам не пойдут, они, как и мы. до весны в лесах будут таитца. И все они к нам пристанут, и запалим мы огонь жарче прежнего. Иного исхода у нас нет. Думайте, говорите.
— А тебя где весной искать? — спросил Куварка.
— Мы с Мироном таитца не будем. Я возьму Тотьму, он сядет в Камском Усолье, стащим туда со всех крепостей пушки, все ружье и до весны высидим открыто. Зима — для всех зима. Зимой царь в такую даль и глушь рати не пошлет.
— А ежели пошлет? — выкрикнул Северга.
— Рать та в снегах северных увязнет и замерзнет. Я к тому времени схожу на Белозеро к патриарху Никону. Совет итти на царя с севера он мне дал и, я мыслю, рядом со мной встанет. Тогда за нами все северские монастырские земли поднимутся. Поггы и ныне нас с хоругвями встречают, а тогда все православное христианство поднято будет.
— Не мягко ли стелешь, атаман? — густо, басовито сказал Палица.
— Мы издавна, Семен, силой никово не держим. Не веришь — уходи. Но только куда? В сыскной приказ, на плаху? Я ж сказал прежде — иного исхода у нас нет. Что ты скажешь, Мирон?
— Я согласен. Давайте укажем сотням путь, и с богом. И людям так скажем: кому с нами не попутно, пусть остаютца.
— Давай, есаул, карту.
Куварка развернул на столе свиток.