— Я все терпел, девка, все терпел. Как он троепер-стно крестился — будто соль щепотью берет али блох в бороде ловит. Трегубно аллилуйю пел — я терпел. Но когда он вокруг купели не посолонь пошел — не вынес. Треснул ему кадилом по голове. Уголь и ладан рассыпались, началась свалка. Потом мужики собрались и послали меня всю правду Никону выложить.
— У мужиков одна вера — чтобы жить легче стало,— тихо оказала Аленка, но поп Савва все равно до конца пути порицал Никона.
2
В Касимов приехали около полуночи. Савва подъехал к знакомому двору, разбудил хозяина. Тот начал было ворчать, но перекрестился Савва двумя перстами, и мужик распахнул ворота, увел коня в хлев, указал на сеновал. Сидя на пахучем сене, Савва вновь располовинил краюху хлеба, съели ее всухомятку и уснули, как убитые.
Когда Аленка проснулась, поп успел уже накор-мить-напоить коня, сварил кашу и, пока Аленка ела, сбегал в лабаз к купцу, разменял два рублевика.
— У тя карманы есть?—спросил он, выставив голову в лазе сеновала.
— Есть,— оказала Аленка и оттопырила карман нэ кафтан*.
Савва стал сыпать в карман монеты горстями.
— Вот тебе пятьдесят копеек серебром, вот тебе сто медных денежек, держи еще двуста полушек да пятнадцать алтынов по три копейки. А двадцать полушек купец-ворюга недодал, ну, да я и браниться не стал. Бог с ним...
Аленка догадалась, что про двадцать полушек попик соврал — глаза у него были масляные, от бороденки попахивало брагой.
— Допрежь чем на ярманку итти, спросить хочу— каково одеяние покупать будем. Женско али мужско?
— Посоветуй?
— Я мыслю — в портках буде лучше. Косу все одно ты обрубила...
Касимовская ярмарка ошеломила Аленку. Такой толпы людей она не видела ни разу. Площадь кишела, как муравейник. Разноязыкий говор, многоцветие одежд оглушили Аленку, и она, уцепившись за рясу Саввы, шла за ним, очумело поглядывая по сторонам.
А сколько тут было товаров, боже мой! Яркие, разноцветные- шелка, сукно, ткань, расписные сапожки, шитые золотом одежды — у Аленки разбежались глаза. Пушнина, бумага, краски, золото — все продавалось, покупалось, менялось в невероятном гомоне, суете и прелести ярмарки.
Савва подвел Аленку к рядам, где продавалась одежда, толкнул впереди себя, сказал: «Выбирай».
Аленка указала пальцем на кафтан тонкого зеленого сукна. По зелени золотое шитье, крупные серебряные пуговицы. Савва взял кафтан, хотел прикинуть его на плечи Аленке, но купец вырвал одежину, сказал:
— Не про тебя это, суконное рыло. Одежа сия боярская!
— Сколько стоит?
— Рупь сем гривен золотом. —
Савва вопросительно глянул на девяу, та, не говоря ни слова, развязала кошель, вынула горсть монет. Купец глянул, засуетился и мигом накинул кафтан на плечи Аленке.
— И еще портки. Вот эти. И рубашку.
Потом сторговали коня с седлом. Аленка настоль осмелела, что потянула Савву в оружейный ряд. Там выбрали пистоль, саблю в дорогих ножнах, пояс с медными бляхами. Напоследок купили красную шапку с беличьим мехом и пошли на постой.
Когда Аленка переоделась на сеновале и спустилась во двор, при сабле и с пистолем засунутым за пояс, поп ахнул:
— Маги п-ресвятая богородица! Истинно боярский сын! Вони! Пошли.
— Куда?
— В кабак!—Савва засмеялся.— Такую одежку непременно оммыть надо!
— Не пойду я...
— Вот и дура!—попик сердито свел брови.— Ежели ты в мужскую стать перешла, учись все по-мужицки делать. Привыкай по кабакам шататься. Вот скажи мне, как отца твоего зовут?
— Ортюха.
— Это у. боярского-то сына?! Нет, тебе иного батьку завести надобно. Ладно, так и быть, подскажу. Отныне ты будешь Александр, сын Буйносов. Род твой, хоть и не древен, но княжеский, а прадед твой в стоянии на Угре отличился. Если спросят — так и говори. И еще скажу: за собой следи постоянно. И по сторонам поглядывай. Что мужики делают, то и ты. Не выделяйся.
Кабак ходил ходуном.
Столы сдвинуты к стенам, скамейки уронены. В 'конце кабака, у высокого прилавка, сидят прямо на полу трое дудошников, два сопельщика да парень в рваной красной рубашке с барабаном. Играют, поют, дрыгают ногами.
Питухи, что потрезвее, пляшут, орут песни. Один, высокий, с русой, обмоченной в браге бороденкой, стоит посередке, притопывает ногой, поет:
У Иванова двора было трое ворота,
Ой, дымно, дымно, дымно.
Было трое ворота.
Другие ходят вокруг него обнявшись, топают лаптя* ми, не то поют, не по плачут:
Не порою Васька ходит, не по времени гуляет,
Да по Ваське петля плачет, место Лобное рыдает...
Около порога скачут, бьют по ляжкам и коленкам ладонями, голосят невесть что пятеро распоясанных питухов. Пьяная жонка, задрав сарафан, сверкает полными икрами, повизгивая, скулит: