— С чего это вторые?
— Мы с государем по крови родные — ты по древности своей запамятовал?
— В думе не по родству сидят, — проворчал Трубецкой, — а по мудрости. Вон на Богданину погляди— царю седьмая вода на киселе, а садится по праву руку. Как же — первосоветник!
— А где он, кстати? — спросил Юрий Долгорукий.
— Чай, царя с подушек поднимат,— ответил, глядя в потолок, Никита Одоевский. — Лезет в государевы покои днем и ночью.
— Горшки ночные выносит, — заметил Ромоданоз-ский. — Мудрости кот наплакал — одна хитрость. Недаром — Хитрово.
— Не скажи, князь Юрей, — возразил боярин Мило-словский. — Хитрость совокупно с умом — суть мудрость и есть. Оружейный приказ он ведет зело умно. Палату Оружейную обогатил, богомазов ищет — порсуны пишут.
— Мало того — казну царскую под свою руку загреб. Подождите — одни мыши останутся в ней. За полушку удавится.
— Государь ему верит.
— Никону тоже верил. Особинным приятелем звал. А что вышло?
— А не ты ли, Иван Федорыч, за Никона горло драл, когда его на патриаршее место сажали? Многие иные Р.ыли против. Мыслимо ли дело — язычника да в патриархи!'С мордовским-ту рылом. Вот он теперь бе-совско обличье свое и показал.
— Ох-хо-хо! — вздохнул Одоевский. — Который год русская церковь вдовствует. Сей вепрь лесной, мордовской, яко гвоздь в сапоге. Ходить тяжело, и вытянуть не можем.
— Испортил нам государя, проглядели мы, бояры. Все дела его вершил, приучил токмо к спанью да молитве. Мыслимо ли дело: в день по пятнадцать тыщ поклонов кладет государь, с вечера в пуховики ложится, днем трижды в сон уходит. Вот и сей раз ждем более часа, а его все нет. Я в своей вотчине полгода не был: то с царем к заутрене, то к обедне, то на стоялую Думу, то на сиделую.
Скрипнула дверь. В палату вошел Богдан Матвеевич Хитрово. Молча поклонился боярам, оглядел лавки, нахмурился. Кругом сидели все недруги его. Исподлобья поглядывал Юрий Ромодановский, рядом, насупившись, сидел Стрешнев. Князь Трубецкой отвернулся, глядя в окно. Никита Одоевский чесал тремя пальцами шею под бородой, устремив глаза в потолок. Делал вид, что не заметил прихода первосоветника, и Юрий Долгорукий. Только один князь Воротынский ответил на поклон Хитрово.
— А где иные бояре, стольники где? — спросил Богдан, раскладывая на бархат стола свитки.
— Бог знает, — ответил Воротынский. — Можег, не позваны.
— Государь седни худо спал,—заметил Стрешнев.— Сидения должно не быть, сказывают, что из Нову Иерусалиму приехал Никон. Чтой-то надо порешить. Давно церковь святая без призору. Господь нам сего не простит.
— Вселенский Собор звать надо, — сердито промолвил Одоевский. — Инако...
Он не договорил, скрипнула дверь, в палату вошел царь. Бояре встали, склонились в сторону государя. Алексей Михайлович тихо прошел к столу, сел в кресло, махнул вяло рукой: «Садитесь». Глаза его заспаны, на круглом румяном лице скука, а может быть, нежелание говорить с боярами о патриаршем деле. Все знали — царь Никона любил сильно, и если бы сам патриарх не заартачился, быть бы ему в сане долго. Весь этот год Никон настаивал на встрече, а царь ее все оттягивал. Хитрово успокоился: бояре, стало быть, позваны как недруги Никона.
Оглядев бояр, царь поднял глаза к потолку, увидев мух, оживился, вздохнул:
— Ох-хо-хо, до чего дожили! Мух во дворце развели, гляньте, бояре, — они на лики угодников гадят. Был я вчерась у Сухаревой, кучи назема лежат, дрянь везде, оттого и нечисть плодится. Твое дело за порядком во дворе следить, Родион?
— Прости, великий государь. Ныне нечисти в державе много развелось, за ней следить не успеваю. То тут, то там...
— Как у нас седни дела? — перебил его царь. — Говори ты, Никита.
— На дворе пагриарх объявился. И просит он...
— Иных дел нет?
— Есть, великий государь, -г- спешно проговорил Долгорукий.— Получена грамота от донского казака Васьки Уса.
— Чти сперва ее, — обрадовался царь. — Святитель подождет. Мы его долее ждали.
Юрий Долгорукий развернул свиток, начал читать.
— Титлы опусти. Самую суть вычитывай.
— Пишут те казаки, великий государь, вот што: «На Дону ныне голод, и твою службу цареву нести нам невмоготу. Слышали твой, великого государя, подвиг, просим мы тебя принять нас на службу, где ты, великий государь, нам укажешь. Несли мы к тебе челобиты немногие, но теперь к нам пристали во множестве иные голодные люди, их бы ты тоже, государь, принял бы...»
— А што атаманы думают? — недовольно спросил царь. — Послали такую уйму казачишек.
— Они, государь, пришли самовольно, И в службу нигде их брать не можно. Ибо они не что иное, как разбойники обрелись. Господские дворы разоряют, лошадей, коров и всякую животину отнимают, крестьян подговаривают хозяевам и всякое разорение чинить. Теперь они встали около Упской гати, тульского воеводу Ивашкина чуть не убили.