Дальше воевода читать пе стал. В голову пришла страшная мысль: «Не дай бог бунтарский дух проникнет в спи места. Царь голову снесет или нет, а уж голытьба оторвет башку непременно».
2
На другой день по слободе и посаду слух прошел. Бабы испуганно шептались: всех бессписочных людей будут срывать со своих мест и выселять за реку Мокшу. Заволновались бессписочные, забегали. Ведь если это правда, то всех сгноят в замокшанских болотах. Начались суды-пересуды. Ехать или не ехать, а если ехать, то как туда добраться?
Долго бы еще судачили мужики и бабы около приказной избы, но вдруг услышали топот. Вырвалась на площадь на высоком жеребце девка, а за нею табун сытых лошадей. Еле успели люди сунуться в проулки, прижаться к заборам. Пронесся табун мимо, пыль поднял выше хором, остановился перед барскими воротами. Глянул Челищев из окна — ахнул. На его Белолобом девка сидит. Уж не дочка ли Ортюшкина, про которую Логин докладывал? Она, пожалуй. Хороша, ничего не скажешь. Ах ты, как красива! Особливо на коне. Глаза блег.-’-чт, Косы как смоль, брови вразлет.
Мужики из-за углов тоже девкой любуются. Вот и Логин вышел. Еще более барина удивился:
— Чем же ты его, девчонка, покорила?
А она словно плеткой огрела:
— Тем же, чем и тебя! Помнишь!
Ну, истинно колдунья.
Вечером к воеводе пришел подьячий.
— Обещанную девку я привел, Василь Максимыч.
— Давно жду. Веди ее сюда.
— В сенях распоряжается. Велела воду кипятить.
— Она, што, и верно колдунья?
— Истинно сказать не могу, но совет дам. В глаза ее не гляди — утонешь.
— Мне сие не грозит. Я пятый год вдовствую без забот.
— А если она и впрямь колдунья?
— Хоть сама сатана. Лишь бы ногам было легче. Ночи напрочь не сплю.
Воевода хоть и не стар, лет полсотни с хвостиком, но на баб уже не глядел. Сперва схоронил жену. Потом забот полон рот, хворь навалилась—до баб ли? Чтоб еще раз жениться — и мысли не было. Потому на девку, что вошла в спаленку, он толком и ке глянул. Да и что глядеть— такая, как и все: платок, косы, сарафан с оборками, лапти. За девкой слуги несли два ушата, поставили их рядом с кроватью. Девка воеводу тоже не очень разглядывала. Будто всю жизнь то и делала, что воевод лечила. Молча села на порог, разула лапти, подоткчулг полы сарафана под пояс, засучила рукава. Слуг, что стояли рядом разинув рот, вытолкала за дверь. Подьячему кивнула головой: «И ты выйди»,— закрыла дверь на засов.
Воевода, вытянув шею, разглядывал ушаты. В одном курится паром вода горячая, в другом плавают льдинки. «Видат-ь, из погреба»,— опасливо подумал воевода. От холода он свои ноги берег.
Девка подошла к ушатам, вытянула из мешочка пучок трав, бросила в горячую воду, покрыла овчинным тулупом. Глянула на воеводу, сказала кратко:
— Подштанники засучи.
Воевода хотел было возразить, но девка упредила:
— Оголяйся. К тебе лекарь пришел, не поп.
Натянув на себя пуховое стеганое одеяло, воеводе,
кряхтя, начал подтягивать подштанники.
— Садись на край кровати, ноги свесь. Вот так.— Девка взяла подсвечник, осветила ноги, ощупала коленки.— Теперь суй ноги в ушат,— и распахнула тулуп. Воевода окунул пятки в воду и тут же выдернул — кожу обожгло нестерпимо. Девка крикнула: «Сиди!»,—навалилась на голые коленки, вдавила ноги в ушат. Василий Максимович хотел было треснуть девку по шее, но пятки вдруг перестали ныть, кожа обтерпелась, и прият-ственное тепло растеклось по всему телу. А девка оседлала воеводские колени, набросила на Челищева тулуп. Воевода хмыкнул: «Ты не задави меня,- девка»,— но та снова сказала: «Сиди, сейчас потеть будем»,— и еще крепче сдавила больные ноги.
Воеводу сразу прошиб пот. И не столько от кипятка, сколько от прикосновения к молодому телу. Стало трудно дышать, хотелось сбросить тулуп, но девка обняла его так крепко, что он не мог пошевелиться и только мычал, захлебываясь паром и потом.
Наконец, тулуп сброшен, девка встала, приподняла воеводские ноги, переместила в соседний ушат. Ледяная вода, будто клещами, сжала ноги, у воеводы зашлось сердце, он открыл рот, словно окунь, выброшенный на берег. Хотел что-то крикнуть, но девка снова водворила его конечности в кипяток.
— Ты што это вытворяешь, скверная,— заговорил воевода, отдышавшись.— Я ноги от ветерка берегу, а ты — в лед. Кости мои больны, а ты...