— Все сердце, Зоя, изболелось, — пожаловалась женщина. — Ведь последняя она у нас. Десятилетку дали, больно охота, чтоб в институт поступила!
— Поступит, она у вас способная.
— Способная-то способная, а зубатиться, вить, любит, боюсь, в городе башку-то сломют ей!
— А и надо, а как же… Мой Димитрий вон какой был, помнишь? Вот и до начальства дослужился. Жизнь-то, она всякая-разная, зубы надо иметь… Завтра, может, будет известие-то тебе. Я вот тоже от своего Димитрия ждала-ждала, на днях письмо пришло, зовет в гости и сам сулится приехать.
— Я и пишу, приезжай, мол, сынок, — радостно заговорила Зоя, и глаза у ней затуманились.
— Куда уж нам ездить, отъездились, годы уже не те, — вздохнула Романовна. — Пиши, пусть лучше приезжает.
— Теть Зоя, мамака велела спросить, нам есть чего? — подскочил белоголовый парнишка.
— На-ко вот газетки и письмо вроде было вам, — она порылась в своей сумке и подала мальчику почту. — Не потеряй письмо-то, мать ждет не дождется.
— Не! — мальчишка сунул его за пазуху. — Теть Зоя, мы с ребятишками сегодня к вам придем, картошку выкопаем и воды натаскаем.
— Спасибо, сынки.
Вот такой же ее Димка был — глазастый, только худой больно, толстеть-то не на чем было: отец на фронте погиб…
— Здравствуй, Зоя Ивановна! — встретился ей председатель колхоза. — Как здоровьице?
— Хожу пока, — слабо улыбнулась она.
— Может, сменить тебя, тяжело, — кивнул он на сумку.
— Нет уж, — покачала головой женщина. — Двадцать лет с ней… с ней-то — и с людьми.
— Сын пишет? — председатель внимательно глянул на нее.
— А как же! На днях письмо пришло, сулится приехать.
— Все дурака валяет?
— Сейчас на заводе, — торопливо заверила мать. — В школу вечернюю ходит, женился… Я, пишет, мама, образумился, понял, что неправильно жил.
— Да, — задумчиво произнес председатель. — Ну ладно, носи свою почту.
Почтальонка Зоя вечером неожиданно умерла. Села отдохнуть на лавочку и неожиданно умерла. Люди собрались около нее. Сначала боялись подходить — жутко было. Сидит и в одну точку приоткрытыми тусклыми глазами смотрит. Сумка рядом лежит. А Зоя будто горькую думу думает. Одна рука на сумке лежит, почту-то так и не разнесла до конца.
…Хоронили ее всем селом. Крест поставили (верующая была), оградку железную колхоз заказал. У могилы помолчали. Женщины прослезились. Тихо шумели березы.
— Сын-то не приехал, — осуждающе сказал кто-то.
— Телеграмму, поди, никто не дал, — предположил другой.
— Куда ее давать? — хмуро спросил председатель. — Адреса-то нет.
— Она сказывала, что письмо на днях получила, будто бы сулился приехать с женой и внучком…
— Ничего она от него не получала. Три года ни слуху ни духу с тех пор, как приезжал.
— А наговаривала-то чё…
— Не наговаривала, а мечтала, — поправил председатель.
Расходились молча. Дольше всех задержались старушки. Обсудили место, где захоронили.
— Слава богу, хорошо лежит наша Зоя — и с той и с другой стороны дети. Как специально подгадала.
— На этом свете порадоваться не пришлось, так там навек с детьми будет… Одна радость…
КАК СТАРУХА ПОМИРАЛА
Очень интересно она помирала. А не собиралась помирать-то. Нет, не вообще, конечно, не собиралась, она знала, что не помирать вообще невозможно. А в этот именно день не собиралась. День-то выдался очень хороший: теплый, ласковый.
Все в этот день у старухи Печоркиной шло своим чередом. Утром рано поднялась, корову подоила, в табун ее выгнала, молочка парного внукам унесла. Она его не просто уносила, а через окошко в заборе передавала каждое утро дочери Татьяне. Дочь ее рядом жила, и зять, чтобы лишний раз не бегать, в высоком заборе окошечко прорезал. Очень удобно общаться было. Крикнет старуха в окошечко: «Танча!», дочь тут как тут.
Передала она парного молочка кринку, перебросилась с дочерью новостями. Потом за огород принялась: грядки делала, садила кое-что по мелочи. В магазин еще в этот день сходила: сахар кончился, да хлебца булку мягкого взяла. По дороге еще подругу по детству Анну Паздееву повстречала. Та еще спросила:
— Отсадилась, поди уж, Павловна?
— Посадила кое-чего, — весело ответила ей она.
— Я тоже лук потыкала, — сообщила та.
Правда, заметила на лицо старухи Печоркиной:
— Что ето у тебя лицо-то какое желтое?
— Дак восемьдесят второй побег, — опять засмеялась она. — Некогда уж ему румяниться.
— И то правда, — печально согласилась Анна.
Больше никаких таких интересных событий в этот день у нее не было. Вечером корову встретила, подоила, молочко протопила да киснуть в погреб спустила, с внуками на лавке у дома посмеялась. И все вроде.