Держал Волк своего сына строго, за малейшую провинность бил долго и старательно. Не раз, глотая слезы, отхаживала Домна сына от побоев. Егор рос здоровым, сильным, но диким и замкнутым, как отец. В школе он учился всего пять классов, на шестом году отец подвел сына к наковальне и сказал: «Вот твое ученье — самое верное». С тех пор до восемнадцати лет Егор вместе с отцом стучал молотком. К Волкам-кузнецам шли со своей нуждой односельчане, иногда отец брал заказы от колхоза за выгодную цену, особенно прибыльно было кузнецам в годы войны.
Красивым парнем стал Егор Волк. Густые каштановые брови нависали над темно-коричневыми глазами. Тонкие ноздри орлиного носа раздувались при малейшем волнении, твердые, резко очерченные губы, как и отцовы, редко улыбались людям. Лохматые кольца каштановых волос небрежно лежали по плечам. Завидя его, девчата робко жались друг к другу, а каждая в душе мечтала, чтобы улыбнулся ей хоть раз этот суровый парень. Но тяжелый, немигающий взгляд Егора останавливался только на соседке — Татьяне.
— Эй, Волк, — храбро кричала Татьяна, когда была с подругами. — Чего такой злой? Иди к нам, мы твои кудри расчешем, — и заливалась ласковым смехом.
Подружки хихикали, удивляясь Татьяниной смелости, а она продолжала смеяться, чувствуя неведомую власть над этим человеком.
Однажды, после ее очередной насмешки, Егор подошел к девчатам. Те мгновенно оборвали смех и расступились. Он в упор глянул в серые Татьянины глаза, взял ее за плечи и крепко поцеловал в губы. Рванулась девушка в его сильных руках и замерла. Как будто земля поплыла у нее под ногами, закружилось, закачалось все вокруг. Егор отпустил ее, и Татьяна увидела его глаза, нежные и тоскующие.
— Ты чего? — с запоздалой обидой спросила она.
— Не будешь больше меня дразнить, — усмехнулся Егор.
К счастью и к несчастью встретилась Егору Татьяна. Перевернула всю его жизнь…
Егор до сих пор не мог объяснить даже самому себе. Потянуло его сначала к веселой жизнерадостной соседке, а потом и к людям.
— Егор, завтра все на сенокос, — сообщила Татьяна, — пойдешь с нами?
— Нам свое косить надо, — уклончиво ответил он.
— «Свое», — девушка сердито смотрела на Егора, — все бы вам «свое». Старухи сейчас — и те в поле вышли, а вам разницы нет: что война, что мир. Живете для себя, как… «Свое» батя скосит, а ты с нами.
Говорила, как приказывала. И Егор шел. Работал без остановок и передышек, и рубашка на его могучей спине была мокрой от пота. А работа казалась приятной и нетяжелой.
— На общину хребет гнешь? — встречал его тяжелым взглядом отец.
В то страшное для Егора утро они с отцом собирались на свой покос. Отец запрягал лошадь, мать собирала еду в узелок. Егор сидел на крыльце сонный и босой, хмуро глядя на приготовления.
К дому Волков подошел председатель колхоза Алексей Петрович, или просто Петрович, как звали его люди. Он недавно вернулся из госпиталя, бледный, худой, вместо правой руки — пустой рукав ситцевой рубахи, завязанный узлом.
— Доброе утро, — улыбнулся он, тряхнув копной кудрявых черных волос.
— Здоровы были, — буркнул Волк-старший, не глядя на председателя.
— Слышь, Егор, — Петрович присел на ступеньки рядом с парнем. — Помогай. Погода того и гляди кончится, дожди пойдут, а у нас сено не убрано.
Отец тяжело глянул на председателя:
— А свое пущай, значит, гниет?
— «Свое»?! — светлые глаза председателя потемнели от гнева. — Я на фронте свое защищал. И семью твою — тоже.
— Ты меня фронтом не кори, — Волк-старший так натянул подпругу, что она затрещала. — Мне уж умирать пора…
— Ну, ладно… — Петрович разжал кулаки. — Не сгниет, один справишься. А за нами дело не станет, после войны рассчитаемся. А, Егор? Колька Седов последнюю неделю бригадирит у нас, повестка пришла. Его на фронт отправим, а тебя вместо него назначим.
Егор молчал, молчал и отец, укладывая две косы на телегу.
— Ну, ты подумай, мы ждем, — и Петрович ушел, не попрощавшись.
— Поехали, — бросил Волк-старший, не глядя на сына, и открыл ворота.
— Я не поеду, — тихо ответил Егор.
Волк-старший медленно подошел к сыну.
— Ты… поедешь, — прохрипел он.
— Нет.
— Ах ты, волчонок, — зло выругался отец, его рука взметнулась вверх.
— Отец, — закричала Домна, загораживая сына.