Подошла Зиночка, пятнадцатилетняя дочь ветеринарного врача Григория Чугунова.
— Здравствуйте, бабушка! — поздоровалась она и села рядом.
— А, здравствуй, Зинка, — Анисимовна встрепенулась, скорбное лицо ее ожило: есть с кем словом перекинуться. — Чего покупать-то мать велела?
— Масла постного, — Зиночка звякнула пустым бидончиком.
— Стряпать чего хотит? — любопытствовала старуха.
— Не знаю, — девочка пожала плечами.
— Отец-то вчерась много мяса домой привез? — как бы невзначай спросила Анисимовна.
— Ничего он не привез, — Зиночка возмущенно отвернулась и стала смотреть на гуся.
Прибежала, запыхавшись, молодуха Любка, год назад выскочившая замуж за известного в селе тракториста Михаила Худякова и любившая его до безумия.
— Ой, закрыто еще, — огорчилась она. — Мой-то спит, отдыхает в выходной, а я себе думаю: сбегаю селедочки куплю, картошки молодой отварю. Миша любит.
— Любит твой Миша, — хмыкнула Анисимовна, — на девок заглядываться.
— На каких это девок? — насторожилась Любка.
— На таких… Вчерась едет на своем тракторе, а по улице Танька, моя соседка, идет. Идет, из себя корчит, вся как на шиле вертится. Вот он на ее пелился-пелился, чуть было не вывалился из трактору-то.
— Ну и что тут такого? — Любка обиделась. — Посмотреть ни на кого нельзя, что ли?
— Мне-то вовсе бара-бира, — равнодушно сказала Анисимовна. — Пущай хоть на кого пелится…
Немного помолчали.
— Чего-то Валентины седни долгонько нет, — наконец проговорила Анисимовна.
— В огороде, поди, поливает, — ответила Любка, задумчиво глядя в одну точку. — Помочь-то некому, вот и пластается кругом одна.
— Пластатца она, как же, — Анисимовна презрительно оттопырила губу. — С Васькой Прибаткиным пластатца.
— Чего мелешь-то? — оборвала ее Любка. — Не видала, дак не мели языком.
— Добрые люди сказывали, вот и я говорю… Не напрасно он ее три года обхаживал, сдалась вчерась, говорят, как миленькая. Довертела хвостом-то до хорошей жизни: в четыре часа, сказывают, от нее через заплот махнул. Кобель, он есть кобель. Васька-то, путевый давно бы женился на девке… Хохол ить ее бросил и энтот бросит… Мелешь… Люди сказывали, зря не скажут.
— Рот разевай пошире, тебе насказывают, — разозлилась вдруг Любка.
— А ты чего заступаисся, — накинулась Анисимовна. — Чего так шибко заступаисся?
— Глянь-ка, Васька Прибаткин идет, собственной персоной, — фыркнула Любка, повеселев. — Явление Христа народу!
— Шалопай беспутный, — сказала старуха. — Христа-то к ему не припутывай.
— Мы в прошлом году в Москве-то были, — пояснила Любка, — мой, как сдурел, заладил одно: пойдем в галерею Третьяковскую. Картинку, говорит, одну надо посмотреть. Тебе, говорит, как бескультурной, тоже полезно. А это учитель наш его надоумил: посмотри, мол, «Явление Христа народу». Может, и еще чего присоветовал, да мой только одну и запомнил. Три часа простояли в очереди…
— Ну и чего? — спросила Зиночка.
— Чего-чего, посмотрели… Там много разных есть…
— Ну и как она? — не терпелось Зиночке.
— Кто она?
— Ну, это самое… явление?
— Висит, как еще. Так же вот люди сидят, только не у магазина, как мы, а у воды. Кто как… — Любка опять фыркнула, — кто даже нагишом… А потом смотрют — вдали Христос идет. Так все и нарисовано: смотрют, а вдали Христос идет, — она засмеялась, — вон, как Васька, только без прута… Еще икон там много.
— Это чего… гарелея — церква, что ли? — заинтересовалась Анисимовна.
— Это искусство, — почти прошептала Зиночка, с зачарованной завистью глядя на Любку.
Анисимовна с ожесточением сплюнула.
— Привет, бабоньки, — Васька Прибаткин, счастливый и какой-то ошарашенный, подмигнул голубым глазом, мимоходом швырнул в гуся прутом, — чего расселись, как куры на насесте?
— Гусака-то не замай, — сердито глянула на него Анисимовна. — Не твой гусак-от.
— А был бы мой, я б ему шею свернул, — загоготал Васька.
— Ржешь, как жеребец, веселисся, — пробурчала старуха.
— Чего Валентины-то нет? — поинтересовался Васька и сразу как-то посерьезнел.
— А ты чуть свет похмеляться, что ли, к ей? — подковырнула Анисимовна и заговорщически глянула на Любку. Та отвернулась.
— Тебе на язык еще никто не наступал, Анисимовна? — деловито осведомился Васька. — А то я тебе его живо оттяпаю.
— А ты не грозись, больно ловок стращать-от, — насупилась старуха. — А милиция на что? — Она победоносно повертела головой и неуверенно добавила: — Обчественность!