Эльфы доложили, что стирают младшего Уизли регулярно и принудительно, могу засвидетельствовать — девушки в Большом зале от него уже не шарахаются. Интересно, у него мозги-то хоть появятся? Принимать пищу начал аккуратнее, все-таки умница моя ученица — правильный подход нашла к поросенку. Она как видела его характерный застольный этикет — отправляла на глистогонку и в клизменную. Двух раз хватило, значит, чему-то учиться мальчик способен. Нацисты местные утихли, и больше выпадов на тему расы и чистоты крови я не слышала, что очень хорошо. Все палачи тоже когда-то были детьми…
Ой… Прилетела сова, принесла письмо. Гиппократ приглашает на прогулку. Весна, значит, даже у него, ну так и что? Пойду, конечно, али я не человек? Выдала Барбаре инструкции, Гермионе пропедевтику, Гарри присоединился к девочке, чего я, в общем-то, ожидала. То есть суббота, дети заняты, Барбара при деле, ученики отдыхают и гуляют, а я… Я тоже гуляю.
— Здравствуй, Поппи, — улыбается незаметно подошедший целитель.
— Здравствуй, Гиппократ, — как-то рефлекторно получился легкий книксен, как в молодости.
Неужели я волнуюсь? Такое ощущение, как будто мне вновь четырнадцать: балы, юнкера и счастливое будущее… Хочется петь и танцевать. Да, я тоже рада его видеть. Так, хирург, собралась, ты же офицер! Хотя очень приятно…
— Разрешишь мне сюрприз? — с улыбкой поинтересовался Гиппократ, и в ответ на мое смущенное кивание мы аппарировали, оказавшись в каком-то парке.
Гиппократ ненавязчиво поддерживал беседу, а мы гуляли. Гуляли по аллеям, и так спокойно было на душе, так хорошо. Однажды у меня было подобное ощущение, году в сорок втором, кажется. Поезд отвели на переформирование и ремонт, и у нас была целая неделя тишины. Зимний лес, тишина и будто бы нет войны. Как сейчас… Там у нас не было времени думать о весне, любви, хотя девчонки влюблялись, конечно, дело-то молодое. Просто такая жизнь у нас там была. Сегодня «жив», а завтра — «жил». Хорошо, что нет войны, но чего-то я совсем растаяла, а этот змей-искуситель привел меня в ресторан, причем явно не для волшебников. Помог раздеться и усадил за стол, а я оглянулась вокруг и почувствовала, как глаза становятся мокрыми. Просто слезы потекли по щекам, и я ничего не могла с собой сделать. Я будто оказалась в детстве…
Резные стулья, огромное зеркало у входа, персонал в русских национальных одеждах, самовар… Русские надписи вокруг. Как в детстве… Будто бы не было революции, гражданской и Отечественной. Я не выдержала и расплакалась, как девчонка, а Гиппократ обнял меня как-то совершенно естественно и закрыл от всех. А слезы все текли и не хотели останавливаться. Вокруг были люди, которые просто отводили взгляд от нас, может быть, Гиппократ отводил им глаза. До сих пор я даже не представляла себе, как соскучилась по Родине, по дому, по «родным березкам»… Как-то успокоившись и вытерев слезы при такой доброй и теплой поддержке мужчины, я тихо поблагодарила его и принялась изучать меню.
А дальше я просто получала удовольствие. Полузабытый борщ, пироги, даже, как сейчас говорят, «хит» сорок первого года — пельмени. Это блюдо неожиданно появилось в армии, когда немцы стояли под Москвой. И хлеб, и мясо, да и готовится быстро. Говорят, что рецепт взяли у кого-то из северных народов и на их языке «пельмень» — это «вареное ухо». Но эти уши спасли тысячи бойцов, да и нас тоже.
Трапезу я бы не назвала изысканной, скорей, она была простой, но эта простота была во сто крат ближе моему сердцу, чем изысканные французские кушанья. Краем уха слыша русскую речь, кушая наваристый борщ, я чувствовала, как внутри становится тепло и приятно, как уходит стылый холод войны и ожидание очередной бомбежки. Оказывается, это жило во мне все это время. А вот от десерта я отказалась… Мне вдруг захотелось того десерта, о котором мечталось. Самого вкусного и сладкого, который я очень люблю, потому…
— Принесите черного хлеба, масла и сахара, пожалуйста, — сказала я, забывшись, по-русски.
Юный официант в косоворотке умчался, чтобы появиться с затребованным и с сильно пожилым мужчиной, лет, наверное, восьмидесяти. Диагностировать его я не решилась, просто оценила по ощущениям. Он присел за соседний столик и смотрел, как я отрезаю кусок от буханки, мажу его толстым слоем масла — с полпальца, наверное, и посыпаю сахаром. Мужчина поднял голову и посмотрел на меня с таким пониманием, что я снова расплакалась. Да что со мной такое сегодня!
— Присядьте с нами, — сказал Гиппократ, поймав взгляд мужчины. — Угощайтесь.
Тот лишь мотнул головой, а потом заговорил. Тихо так и проникновенно. По-русски.
— Знаешь, дочка, ты в войну должна была быть совсем несмышленышем, да только это не подделать, это прожить нужно. Я вот смотрю на тебя и вижу, что ты прожила все это, вобрала в себя, теряла и терялась сама. Я вижу в тебе ту войну… Отпусти ее, дочка, прогони и живи дальше.
— А как? — с тоской в голосе протянула я.
— Не знаю, дочка, не знаю… Но пусть твой мужчина тебе поможет. Не надо смущаться, я же вижу, как он на тебя смотрит. Живи, девочка. За всех, кого мы потеряли, живи!
Старик поднялся и ушел, не оглядываясь, а я сидела, устремив взгляд в пустоту, и только слезы катились по моим щекам.
========== Посвятить сохранению и укреплению ==========
Чувствуется запах весны в воздухе, что настраивает на романтический лад. Вот не думала, что после всего во мне еще может возникнуть романтическое настроение… Об Альбусе нет никаких вестей, да и кто я такая, чтобы меня информировали об этом? Скоро закончится год, дети разъедутся на каникулы, будет у меня месяц тишины с сыночком.
Кстати, о сыночке, почему глаза на мокром месте? Неужели, как и Гермиона, перенервничал из-за экзаменов? Ученице пришлось зелья споить и спать уложить, пригрозила отшлепать — так удивилась, что выпила без пререканий. Смешная она иногда.
— Что случилось, Гарри? — села я рядом с ребенком.
Прибежал ко мне, слезы по щекам текут, в руках пергамент. Взглядом спросила разрешения, взяла, читаю. Ребенка только к себе прижала и читаю. Сириус Блэк сподобился письмо написать, крестный называется. Как я подсознательно ожидала — общие фразы, нежелание встретиться, замаскированное словами типа «опасно», «невозможно» и тому подобное. Понятно, в общем. Как был инфантильным шалопаем, так и остался, зачем ему эта ответственность, а малыш плачет, потому что его предал тот, кого мальчик считал близким. Дети в этом возрасте очень жесткие — или белое, или черное. Не может — значит, не хочет, не хочет — значит, предал. Да… С детьми работать непросто.
— Ты меня не оставишь, — шепчет куда-то в подмышку.
— Глупый, нет, конечно, — улыбаюсь ему, и он в ответ только теснее прижимается. — Теперь мы навсегда семья.
Очень ребенку мамы не хватало. Тяжело сиротой жить, особенно в детстве… Господи, как же мне без этого, оказывается, плохо-то было. Семья. Ребенок. Много лет об этом думать было некогда и незачем, а вот только теперь понимаю. Дернулся — это он заметил лежащую Гермиону, забыл, что самому плохо, и кинулся к ней. Самоотверженный и верный.
— Мама, что с ней? — В глазах почти паника.
— Переучилась твоя Гермиона, пришлось зелье принудительно вливать, — по-доброму улыбаюсь я.
— Она не… — начинает ребенок, но замолкает, разглядывая спящую девочку. — А она согласится?
— С чем, сыночек?
— Ну… — покраснел весь. — Быть моей Гермионой?
— А это от тебя зависит, Гарри, от того, как ты себя с ней поведешь.
***
Скандал у нас тут был феерический. Иду я, значит, по коридору, а навстречу мне Хагрид. Ну, Хагрид в замке — явление нечастое, но ничего экстремального в этом нет, если бы не сочащиеся кровью куски мяса, которые этот большой косматый мужик тащит с собой. Вот это уже странно и непонятно.
— Хагрид, а куда это ты мясо несешь? — тактично интересуюсь я у полувеликана.
— Так… эт-та… того… Пушка кормить, — смущается Хагрид.
Интересно, что это за Пушок такой, думается мне. И пошла я с ним, значит. Интересно мне, дуре, стало. Ну и… Удовлетворила свое любопытство. Вроде бы не юная девчонка уже, пора бы начинать логически думать. За неприметной дверью на третьем этаже сидит громадная такая… Трехголовая собака. Пока собака питалась, я приходила в себя, душа-то в пятки убежала от такого-то страшилища.