Ну а после пошли мы к директору Гринграссу. Вместе пошли, а как же. Собака в замке, полном детей. Она, конечно, привязана, но дети же… А ну как залезут да и станут ужином? А если сыночек мой любопытный полезет? Я как представила это, чуть в обморок не грохнулась, как барышня. Поэтому пошли мы с Хагридом.
— Директор, а что это у нас на третьем этаже собака трехголовая, по-научному цербер, делает? — спросила я, проникновенно заглядывая в глаза стремительно бледнеющему лорду.
У него тоже дети есть, и старшая, по-моему, на Слизерине учится. Помню, как он девочке задал за грязь в комнате, да так, что чистота у нее с подружкой там с тех пор чуть ли не стерильная. Видимо, директор тоже представил, что будет, если дети на собачку смотреть пойдут. А еще оказалось, что он-то как раз не в курсе был. Хагрид рассказал, что это-де «великий человек Дамблдор» распорядился собачку привести.
Опять у нас аврорат бегает, как наскипидаренный, собачку забирают, и открывается чудо чудное и диво дивное. Целый коридор ловушек, чего там только нет… И растения дюже злобные, и ключи летучие, и тролль горный, тоже, кстати, голодный… А в конце стоит артефакт, Министерством категорически запрещенный. В общем, весело было. Хорошо, что никто из детей не пролез в дверцу, которая простым заклинанием отворяется. Повезло нам всем.
Ученица моя с экзаменами справилась на отлично, да и Гарри тоже. Сидят вдвоем, планы на каникулы строят, на меня поглядывают. А пока они планы строили, Гиппократ пришел, сейчас смущать меня будет. И точно…
— Поппи, а не хочешь ли во Францию съездить с сыном? — мягко стелет, но улыбка такая… хорошая.
— Хорошая мысль. Море, опять же, мальчику полезно будет… — будто бы задумчиво говорю, а он улыбается, понял все.
— Тогда на следующей неделе? — О, ученица вскочила, сияет.
— Гарри! Я с родителями тоже на море еду! — Счастливая такая, оттого, наверное, что с другом надолго не расстанется.
— Гиппократ, ты понял наш ответ? — протягиваю ему руку и улыбаюсь.
Какие же у него глаза все-таки, глубокие такие и добрые. Необыкновенные, хочется смотреть в них и смотреть. Господи, неужели я влюбляюсь? Не девчонка, чай, чтобы вот так, сходу…
***
Пролетели дни, отправилась домой Гермиона, загрустил Гарри, но я его подбадриваю — скоро встретимся, — а сама к директору, конечно.
— Перед учебным годом у нас диспансеризация персонала, вот план. Потом осмотры детей, как было в этом году. И санитарная инспекция, вот обоснование.
— Спасибо, целитель, большое вам спасибо! — восклицает директор, не глядя расписывается.
— В этом году я привлеку к осмотрам ученицу, ей эта практика очень нужна, если не возражаете.
— Мунго же не возражает? Вот и я не буду.
— Я уезжаю с Гарри во Францию, буду доступна, если что, но лучше бы ничего не случилось.
— Я тоже так думаю, доброй дороги, — улыбается лорд.
Все, Больничное крыло заперла, аврора и Барбару в отпуск прогнала, пора и нам честь знать. Спускаюсь с ребенком, а там Гиппократ стоит и улыбается. Какая же все-таки у него улыбка волшебная. Он берет сразу заулыбавшегося мальчика за руку, а меня полуобнимает таким естественным жестом, что сопротивляться не хочется. И нас переносит к красивому домику, почти на самом пляже. Гарри буквально выпрыгивает из одежды и, никого не стесняясь, надевает плавки, чтобы унестись к морю. Через минуту, наверное, мы оба слышим его счастливый крик: «Гермиона!»
Гиппократ улыбается и предлагает переодеться. Хорошо, что купальником я запаслась. Приличным. Потому что у французов — это не купальник, это что-то из жизни в борделе. Но море прекрасное, где-то на границе восприятия бегает ребенок, которого я рефлекторно ловлю взглядом. Хорошо-то как…
Потом пили чай с Грейнджерами, они все о школе расспрашивали. Школа как школа, рассказала им со своей точки зрения. С удивлением узнала, что в других школах санитарный режим так не блюдется, потому дети домой чего только не привозят — от педикулеза до дерматитов. Заверила, что у нас это невозможно — домовики бдят. Успокоились, спокойней смотрят. О Гарри расспрашивать начали…
— Мальчик рос никому не нужным сиротой, родителей убили, но вот он пришел первого сентября, посмотрела я в его глаза — и просто не смогла, — рассказывая историю моего малыша, вижу, что не понимают.
Эх, англичане… Другие они совсем, да… Ну да, в результате поняли, совсем другими глазами посмотрели на Гарри и, кажется, одобрили. Вот это уже хорошо.
Целитель Сметвик, похоже, начал осаду по всем правилам — цветы, рестораны, ненавязчивое внимание… Чувствую себя совсем девчонкой — хочется петь и танцевать. Кажется, я к нему привыкаю…
— Гиппократ, — решила я спросить напрямую, — ты чего добиваешься? Если у тебя серьезные намерения — так и скажи.
— Так и скажу, — улыбается опять, и в глазах у него…
Да нет, не может быть. Я, верно, себя обманываю, не хочу верить в то, что этот представительный мужчина смотрит на меня с нежностью. Не хочу, ведь если я ошибаюсь, то это будет больно, очень больно. А еще он долго о чем-то говорил с Гарри, интересно, о чем?
Гермиона получила свой первый букетик белых лилий от ребенка. Та-а-ак, кажется, теперь я понимаю, о чем они говорили. Девочка запунцовела вся, спрятала лицо в букетик, но за руку взять себя разрешила. Не торопись, сынок, только не торопись, и все у вас сладится. Переживаю, конечно, как же иначе?
***
Что-то сегодня странное творится… Гарри отпросился переночевать у Гермионы, ее родители с радостью согласились. Гиппократ весь такой нарядный… Пригласил на танцевальную площадку, есть тут такие. И вот, во время медленного вальса, он заговорил:
— Поппи… Сначала я тебя не воспринимал, потом ты стала раскрываться как умная, одаренная женщина, а потом — ты взяла под крыло сироту, и это было так прекрасно. Я понял, что влюбляюсь в тебя с каждым мгновением все сильнее. Я не знаю, что ты ко мне чувствуешь, но хотел бы, чтобы ты знала — я люблю тебя. Твои глаза, твои руки, твой голос… Скажи… — он помолчал и с последними тактами венского вальса закончил: — Ты будешь моей женой?
========== Способствовать профессиональному росту учеников ==========
Господи, какая я счастливая! Какое это счастье, когда тебя любят, и ты тоже… Просто невыразимо ярко и солнечно на душе, и куда-то спряталась война. Все утро я просто улыбаюсь всем, как дурочка, но это меня совершенно не заботит. Я просто счастлива. И глядя в хитрые глазки сына, я вижу, что он все знал. И Гермиона, и ее родители так искренне меня сегодня поздравляли, что я сразу поняла — они знали. Господи… Не барышня уже, а сердечко замирает… Даже не могла себе представить, что может быть такое счастье на свете! Хочется визжать и прыгать, как маленькой. Вчера вся танцплощадка аплодировала нашему поцелую, когда я сумела прошептать свое согласие.
Смотрю на простое колечко, украшающее руку, и чувствую, что уже щеки болят столько улыбаться. А вокруг прыгают дети… А впереди еще целых две недели, наполненных счастьем, солнцем и морем. Гарри ухаживает за Гермионой, явно копируя одного хитрого главного целителя, и отсюда мне очень хорошо видно, как смущается девочка.
— Гарри, подумай, вы маленькие, мало ли, вдруг ты полюбишь другую?
— Нет, мама, других девочек не существует, только моя Гермиона.
— Уже твоя? — я улыбнулась.
— Ну, она еще не знает, что она моя, но узнает, обязательно!
Целеустремленный он у меня, если что решил, то с пути не свернет. А я думаю — пусть. Если их дружба станет чем-то больше — это же хорошо, правда?
— Правда, душа моя, — Гиппократ подкрался незаметно.
— Любимый, — будто пробую на вкус это слово и вижу звездочки в его глазах. — У тебя глаза сияют.
— Это ты в них сияешь, любимая…
Все-таки я счастливая… Сколько девчонок видела, что отдавали себя полностью, до конца, любви во время войны. Не всегда могла понять, а оно возьми да и постучись в мое сердце. Теперь-то я понимаю… «Невеста». Слово-то какое… Сладкое, как то, что происходит со мной. Я будто бы помолодела лет на тридцать — чувствую себя совершеннейшей девчонкой.