При подъезде к Бажуково Леший заглянул в двери Тёти Люды. На узком столике купе проводников стоял в пластиковой бутылке букетик купальниц.
– О, а я про тебя совсем забыла, Алёша! Ты сегодня не в город?
– Не, я в город, наверное, послезавтра или завтра вечером.
– Смотри, завтра я ещё работаю, а послезавтра у меня выходной. Пора и огородом заниматься, хватит кататься туда-сюда.
– Ага, спасибо Тётьлюд!
– И это, если до Дружинино поедешь, билет лучше купи. Здесь-то понятно, что из лесу ревизоры не народятся, а там могут быть!
– Хорошо. Ну, мне выходить пора?
– Эх, сейчас открою… Мне вон опять народ принесло, человек десять стоит с рюкзаками. Давай удачно тебе погулять в лесу!
– Спасибо!
Поезд остановился, Тётя Люда откинула крышку лестницы, выпустив Лешего на перрон, навстречу галдящей толпе с рюкзаками. У одного из ребят была гитара, у другого – щит. На щите приклеены, видимо вырезанные из какого-то предвыборного плаката буквы: "ЗА РОДИНУ! ЗА ОДИНА!".
– О, Леший, здорово! Мы отсюда, ты сюда!
– Привет гномам!
– Ну ты даёшь, мы не гномы, мы гобла!
– Давайте удачи!
Последние рюкзачные люди залезли, Леший пытался вспомнить как зовут этого парня. Артём? Валера? Юра? Видел Леший его на "Кельте" пару раз, ещё пару раз здесь. Здесь когда-то и познакомились, ожидая поезда. Правда, тогда он представился каким-то не то эльфийским, не то гномьим именем.
Ролевики ребята забавные. Лешего тоже часто принимали за ролевика, однако он отшучивался анекдотом: "Ты кто? Орк? Гном? – Нет, я Лесник, я с вами не играю…"
"Лесник-Леший, да какая к чёрту разница! Здесь мой дом, а там в городе пусть хоть оЛёшей зовут…", – проскрежетало злобненько его внутреннее радио.
Поезд уехал, и Леший остался на платформе один.
Теперь можно было зайти в хибарку к Анатольичу, узнать последние новости, можно было бы и к инспекторам Парка, спросить посчёт экскурсий, да только сейчас Лешему этого не очень хотелось. Хотелось скорее в лес.
Он взвалил рюкзак на спину, и пошагал в сторону красного входного аншлага с символическими "воротами в парк".
"Всё, здравствуй Бажуковка! Я долго ждал встречи. Вот и купальницы зацвели, и ветренница лютичная, а медуница уже отцветает… И клещам тоже здравствуйте!"
По штанине джинсов полз клещ. Леший стряхнул его в траву: пусть дожидается своего туриста.
В лесу вовсю стрекотали дрозды. Был слышен их треск, раскатистые трели рябинников и протяжные свисты пёстрого дрозда, будто кто-то открывает скрипучую дверь. Из земли рядом с тропой пробивались пучки чемерицы, много было купальниц. Благодать.
Подойдя через полчаса к реке, Леший остановился. Здесь на обрыве можно было посидеть, свесив ноги с края обрыва и покурить. Ещё не отошедшая от весенних разливов река Серга несла свои мутные вешние воды под серыми скалами. Над обрывом и рекой летал канюк. На заводи было слышно хлопанье крыльев уток. Леший докурил, по старой привычке положив окурок обратно в пачку, и отправился в известное ему одному место, где стояла маленькая лесная избушка.
Избушка та была построена ещё до создания Парка, когда на окрестных полянах косили сено и пасли коров. Ходя в походы со школой, Леший и одноклассники неоднократно ночевали там. Сейчас был вечер воскресенья, поэтому на гостей рассчитывать не приходилось, и он шёл, чавкая берцами по мокрому лесу.
Дверь избушки, как обычно, была закрыта на замок. И мало кто знал, что если особым образом поддеть петлю замка, то дверь откроется. Главное – уходя, поставить всё как было.
За вписочную жизнь Лешему неоднократно приходилось ночевать и не в таких местах. Два года Леший не живёт в общаге и год не учится в институте. За это время он оброс в Ёбурге кучей знакомых ребят, к которым мог прийти раз в неделю-две, переночевать, помыться и уйти снова. На одной из вписок сейчас он даже хранил свои "городские" вещи: двадцатилитровый городской бэг, гитару со всякими медиаторами и приблудами, блок-флейту. Там же, на время городских скитаний оставлял "трассовое" и "лесное" снаряжение. По сезону ездил домой в Михайловск и менял зимний шмот на летний. Но это сейчас, когда у него уже выработались привычки и традиции, связанные со вписочной жизнью.
А вообще у Лешего этих традиций и правил появилось предостаточно: не бухать на трассе, не водить на вписки девок, приносить на вписки еду, не приходить на вписки поздно-пьяным и не одному. Сколько раз он о последний пункт обжигался, со сколькими людьми испортил отношения поначалу из-за своего альтруизма. Подбирая на улице "стопщиков", он мог привести их всех на вписку к цивильной девочке с бабушкой, просто из соображений альтруизма. А они приползали бухими, иногда приносили вшей, иногда – даже воровали. Но чаще – превращались в аморфных "овощей", проседавших целыми днями в тепличных условиях вписок и потихоньку интригами выживавших с них самого Лешего. О том, чтобы снять квартиру, при непостоянстве доходов Леший даже не думал. Ну а в первое время вписок часто не находилось, и Леший подрывался за город. Пару раз он ночевал в железнодорожной казарме на одном полустанке железки Дружининского направления, причём осенью и зимой, топя там печку. Если было лето и хорошая погода, он выбирался на природу, ночуя прямо на скалах в ближайших окрестностях Ёбурга. Ну и естественно сюда, на Бажуково. Здесь он ночевал либо в этой избе, либо – в хибаре Анатольича. Анатольич – один из бывших "дружинников", основавших Оленьи Ручьи, бывал здесь эпизодически, стругал из дерева и бересты всякие поделки, и в общественную жизнь Парка особо не лез. В его хибарке всегда пахло жжёной древесиной, смолой и лаком. Он мастерил, слушая рассказы Лешего. Леший тоже что-то мастерил, маленькие деревянные феньки, вырезал руны и потом по случаю раздаривал это в своих странствиях.