– Это Пашка. Пашка, это Леший. Думаю, вам есть что обсудить. Оставлю вас здесь вдвоём, присаживайся к огоньку – сказал Волк и ушёл от костра, растворившись в рябых узорах ночного поля. В это время громыхнул взрыв, и Леший с Пашкой отвлеклись, так и не заметив, куда ушёл Волк.
– Сколько тебе лет, Леший?
– Двадцать один скоро будет.
– А мне тридцать три. Уже шестьдесят шесть лет, как тридцать три.
– Ты умер здесь?
– Да, если можно так выразиться. Торчу тут, ни туда, ни сюда. Родня уж не ищет, но хоть ты пожаловал.
– Ты откуда сам? – Леший даже не знал, что спрашивать у этого человека. Слишком большая пропасть была между ними. Леший не знал войн. Война для Лешего – это что-то из телевизора, про Чечню, да Осетию, пацанские песни про Афган, да рассказы михайловской бабушки, про отца, лешевского прадеда, ушедшего на фронт и не верну…
"СТОП!", – мысленно произнёс Леший.
– Вспомнил? – на небритом лице Пашки промелькнула ухмылка. Даже его грустные зелёные глаза на секунду повеселели, – Михайлянин368 я, земляк твой.
– И прадед. Дочку твою как звали?
Пашка назвал имя и девичью фамилию лешевской бабушки. Леший, глотнув слезу и уняв крупную дрожь, кивнул.
– Ты передай им. Четырнадцатое февраля, сорок третьего, стрелковый восемьсот сорок седьмой полк. Здесь я лежу, под яблоней. Нас несколько тут рядом, неизвестных. За остальными пришли. Я один пока остался.
У Лешего навернулись слёзы. Он молча подошёл и обнял своего прадеда.
– Ну брось ты, Лёха, щё слёзы распустил? – сказал Пашка совсем по-михайловски.
– Я могу тебя отпустить.
– Теперь можешь. Давай покурим только, бродяга. У тебя ещё вся жизнь впереди. Да и у меня теперь тоже.
Леший достал трубку.
– Да брось ты форсить, – Пашка уже улыбался, – на держи нашу, фронтовую.
Он протянул Лешему папиросу из смятой коробочки.
– Благодарю, – ответил тот на автомате и подкурился от головёшки костра.
– Вон, за фрицев, что там лежат, никто не молится. А при иных раскладах друзьями могли бы быть, – Пашка махнул рукой куда-то за ивовые кусты справа от себя, – Блядская это штука война.
– А как ты с Волком познакомился?
– С этим-то? Дак это вроде ангела-хранителя. Ох, замполит сейчас услышал бы, да обматерил, хотя ну его на хуй, замполита. А Волк твой подошёл ко мне, и говорит, мол, не надоело лежать, ли щё ли? Правнук, грит, твой приехал, вставай, мол.
– Докуришь и пойдёшь?
– Ага. Докурю и пойду, щё сидеть-то. С тобой повидался. Жены вот, жалко, нет на свете, да щё жалеть, встретимся с ней наконец. Хоть дочке – бабке своей – от меня весточку передай. Спасибо тебе.
– И тебе спасибо, Пашка. Ступай с миром.
Леший сидел с каменным лицом, по нему текли дорожки слёз. Упала снежинка на щеку. Тишина стояла вокруг, будто и не было никаких боёв.
– Нюни-то подбери. Там девчонка рядом спит, разбудишь ещё. Всё, бывай…
Тут рядом с костром что-то ярко вспыхнуло, и Лешего оглушило до звона в ушах.
Он с криком подскочил на пенке между яблонями.
– Лёша ты чего? Всё хорошо?
– Фух. Если это и сон, то очень реалистичный.
– Война снилась, как и говорил водитель?
Леший кивнул.
В подробности он не стал вдаваться. Но теперь знал одно: его прадед наконец встретится с покойной прабабушкой. И Леший только что ему путь открыл. Сам.
Он разжёг трубку и закурил, сидя в темноте, в это время Вика сползла с гамака, удалившись за ближайшие кусты.
А, вернувшись обратно, села рядом с Лешим на пенку.
– А знаешь, – усмехнулся сквозь слёзы Леший, – ты сейчас на фрицев в туалет сходила. А они, бедняги, неупокоенные.
– И что с ними?
– Просто извинись, хотя бы про себя. Тут и наши есть, и фрицы. И мой прадед здесь лежит.
– Как ты узнал?
– Он мне приснился.
– Ты считаешь, это хорошо или плохо.
– Скорее, хорошо. Он теперь обрёл покой.
Вика обняла Лешего, сидя рядом с ним, завернувшись в спальник. Рядом шумели редкие машины на трассе, да пела невидимая ночная птица.
Наступало новое утро, пока настолько раннее, что можно было бы спать дальше. Леший уснул без сновидений, а Вика так и сидела рядом с ним. О чём она думала в этот момент, Леший не знал. Просто Вике надо было охранять его сон.