— Дите бы ты, Людмила, ему новое родила! Ишь как убивается, сердешный! — Анисим Марковских впервые за жаркое, сухое лето взял отгул, дома не усидел, пришел к Шишигину, все ж тут народ, веселее.
— Что вы, Анисим Васильич, какое дите? Вот оно, все его «дите»… с усами, — она потрогала контактные «усы». — Ноль седьмая! Любовь…
— Ну и ты тогда заведи себе… ноль восьмого… с бакенбардами.
— Вы чему учите мою верную спутницу жизни? — шутливо спросил Тимофей.
— Дело советую: тебе — «усы», ей — бакенбарды.
— Я не ревнив.
— Оно и видно. Я бы за это время цельный автопарк помыл. Слушай, а ты ей зубы не будешь чистить? А то я щетку принесу. От выездного жеребца осталась.
Тимофей невозмутимо продолжал свое дело. Временами он отходил от машины, кисло морщился, будто был недоволен тем, что нет больше ни одной царапинки-щербинки, которую бы нужно было обработать, закрывал глаза, отыскивая в потаенном уголке памяти только ему, хозяину, ведомый недостаток, и снова принимался за дело.
К Тимофею подошел отец. Несмело, виновато подошел, как будто наперед знал ответ сына на его просьбу.
— Тимоша, картошки я тут купил у свояка в Верхоглазовке… Моя-то кончается. Может, привезем?
Тимофей удивленно посмотрел на отца.
— Дорожка туда, в Верхоглазовку-то, хорошая. Свояк у автостанции самой живет. Под крыльцо асфальт…
— Что ты, папа, разве на такой красавице возят картошку? Попроси кого-нибудь из селян. Вон сколько грузовых в деревне!
— Попросить-то можно, да неудобно из-за одного мешка людей беспокоить.
— Заплатишь за полный груз. Сколько? Пятерку? Десятку?
— Не в этом дело, Тимоша. Есть у меня деньги.
— А в чем?
Шишигин, не ответив, неловко повернулся и пошел в дом. Под ситцевой выцветшей рубахой его четко означились стоявшие как-то почти перпендикулярно друг другу лопатки.
— Хам ты, Тима, порядочный хам, — сказала Люся. — Походя отца обидел…
— Что за обида? — отмывая бензином рубиновые пятна с ладоней, спросил Тимофей. — Я так вымыл машину — картинка!
— Он же сказал — асфальт под самое крыльцо.
— «Жидкий»… «Жидкий» асфальт здесь.
Тимофей расхохотался. От этого смеха вздрогнул стоявший неподалеку и слышавший весь разговор Анисим Марковских.
— Хорошие у тебя руки, — тихо проговорил Анисим Васильевич. — Работные руки. А я вот раньше человека по рукам определял — плох или хорош. Мировые у тебя руки, Тимофей, но я бы не пошел с тобой в разведку, — неожиданно закончил пожарник. — Даже легкий пожаришко тушить бы не направился.
— Это почему же, Анисим Васильич? — удивленно спросил Тимофей, рассматривая свои крупные узловатые пальцы. Пальцы розовато светились. Казалось, еще чуток увеличь солнце свою силу, и будут видны даже косточки. Сильными и красивыми были руки Тимофея.
— А вот не пошел бы, и все.
— Но почему, Анисим Васильич?
— Не пошел бы, и точка! — резко ответил Анисим Марковских.
— Не живете вы тут, а играете. Батя без крыши дом держит, вы телеграммы придумываете…
Ужин заканчивался, когда в сенях послышались шаги и легкое покашливание. Потом раздался глухой стук, будто кто-то с плеча снял тяжелую ношу.
Все посмотрели на дверь. Но она не открывалась. Лишь покашливание выдавало стоявшего за ней человека.
— Анисим, заходи! — громко сказал Шишигин.
Анисим Марковских вошел, тихо поприветствовал сидящих за столом:
— Хлеб да соль.
— Садитесь с нами, — сказала Люся, доставая из буфета чистую тарелку.
— Благодарю. Я в Верхоглазовке поужинал.
— Ты был в Верхоглазовке? — удивленно спросил Шишигин.
— Ага. На своем торпедном катере типа «Запорожец». Картошки тебе привез. Тебе мешок и себе два ведра.
— Ну, спасибо, сосед… Отужинай с нами.
— А поужинал я в столовке тамошней. Разве только чаю, Люся…