Улучив момент, Анисим Марковских нагнулся к Шишигину и что-то прошептал на ухо. Шишигина будто током ударило. Он отпрянул от Анисима, побледнел. Потом, справившись с волнением, негромко проговорил:
— У меня от семьи секретов нет. Давай, Анисим…
Марковских обвел взглядом всех сидящих за столом.
Глазами еще раз спросил соседа: «А может, не к месту мое сообщение?» Шишигин, поняв его немой вопрос, стукнул кулаком по столу:
— Говори!
— Понимаете, — неловко начал Анисим Васильевич. — Возвращаюсь я из Верхоглазовки мимо моста деревянного… Точнее, мимо того места, где он стоял… Слушай, Кузьма, может, это по молодости он, а? Не стоит афишировать…
— Говори!! — снова жмякнул по столу Шишигин, да так, что пустая хлебница подскочила и перевернулась. — Или я сам доложу.
— Тебе способней, ты — отец, — с радостью спасовал Анисим. — А что правда, то правда, своими глазами банку с деньгами видел. Десять копеек с мальца за перевоз через реку, двадцатчик — с большака.
— Всем ясно? — глядя куда-то в дальний угол горницы, спросил Шишигин. — На перевозе наш Никола бизнец устроил. Бизнец, говорю, делает на воде… А с тебя, Анисим, он сколько взял?
— Я не переезжал. Случайно я попал к перевозу-то: заправка там. И бензин был в баке на три четверти, а вот взял и заехал, будь оно неладно. Подошел. Смотрю, народ по карманам шарит, монетки отыскивает. Глаза все отводят в сторону…
— А он? — тихо спросил Шишигин. — Он тебе прямо в глаза глядел?
— Поначалу смутился, но потом шуткой отошел: практичный, говорит, я человек.
— Так и сказал?
— Врать не стану. И я в ответ шутканул. Что, спрашиваю, Коля, с мопеды решил сразу на «Яву» пересесть? А он рассмеялся. Нет, говорит, просто не хочу быть дураком.
— Как это? — спросил не принимавший никакого участия в разговоре Артем. — Поясните, Анисим Васильич…
— Откуда я знаю. Вот так грохнул: не хочу быть дураком, и точка. А уточнять мне было некогда. Вернее ему недосуг. Новые люди подоспели на перевоз. А я сел в машину и ключ зажигания не могу вставить. Сижу и думаю: а не дурак ли я? Пойди я на перевоз, разве бы взял копейку с человека?! Или Кузьма Захарыч… Что же, выходит, мы с ним дураки?! Тимофей? Артем? Людмила…
Если бы кто-то и решился ответить на вопрос Анисима Марковских, то все равно бы не успел. Открылась дверь, вошел Никола. Его встретила напряженная тишина. Все пили чай. Только Люся молча поднялась и, не спрашивая, налила Николе полную тарелку борща.
— Общий привет! — сказал Никола. — Отчего музейная тишина?
Ему никто не ответил. Все пили чай. Все, кроме Шишигина. Отец сидел выпрямив спину. Он впервые за много лет выпрямил спину. На лодке привык горбиться. На ветреном деревянном мосту тоже ходил сутулясь.
В полной тишине Никола помыл руки, степенно и важно сел за стол и взялся за ложку. Он, видимо, понял, отчего за столом стоит такая тишина.
— Дядя Анисим уже доложил… Могу уточнить сумму — десять рублей с копейками.
И вывернул карман.
— Вот они, все монеты.
Сел. Хотел продолжить ужин, но не смог, все смотрели на него. Медленно поднялся над столом Шишигин.
— Это не монеты, — глухо сказал он, подравнивая кучку медяков и серебряшек. — Это — деньги. Стань, сын!
Никола встал. Гулкая пощечина разнеслась по горнице.
— Это от матери, — сказал Шишигин.
Вторая пощечина была по силе ровно такой же, как и первая.
— А это от меня.
Никола все выдержал спокойно. Щеки горели, но продолжал шутить:
— Таким образом, заседание семейного бюро можно считать открытым? Первому выступающему время — без регламента… — И сел.
— Встать! — закричал на него Шишигин. И, когда Никола поднялся, добавил спокойней: — На моей божнице нет латунных божков, там портрет твоей матери. Тебя она родила, она и будет тебе главным судьей. Стань, Никола, под божницу… Мать будет говорить первой…
Никола прошел в угол, в котором на божнице вместо иконы в простенькой деревянной рамке стоял портрет его матери.
Прогудел за окном старенький автобус, пробрался-таки по подветревшему большаку. Раздался звонкий щебет приехавшей из садика малышни.
На автобусе приехали «грузди», Максим и Стеша, те самые, что приходили к Шишигину разводиться из-за лапши. Они вошли несмело.
— Добрый день, веселый час, писал письмо, а встретил вас.
Длинным было приветствие Максима. Шишигин ответил тем же:
— Проходите в передний угол, гостеньками будете.
— А где передний угол? — спросил Максим.
Шишигин растерялся. И на самом деле: где? Который из четырех углов его дома передний? Тот, в котором стоит Никола? Или тот, что приютил у себя старинное зеркало в дубовой раме? А два остальных чем хуже? В одном, его можно назвать третьим, электрическая розетка, а с ней и вся «механизация», электроутюг, электрочайник, электроплитка… Люся вот кастрюлю новомодную привезла. Говорит, за пятнадцать минут суп в ней варится. Под давлением! Зачем этот угол обижать. А четвертый — главнее главного: в него подпятилась русская печка. Что в деревенском доме может быть главнее русской печки? Она и суп сварит, конечно, не за четверть часа, без давления, и кости погреет.