Деревянный мост в райцентре был самым людным местом, особенно весной, в большую воду, и летом, в теплынь. Здесь назначали свидания, ссорились, мирились, и как-то повелось, что на мосту принародно было не стыдно и поцеловаться. Отсюда провожали на войны, здесь и встречали вернувшихся. Памятник погибшим стоял тоже здесь, на невысоком мыске, на который не заходила вода даже в самое большое половодье. Люди привыкли к Шишигину, к его медленным тяжелым шагам, к молчаливости. Привыкли и не замечали. А он запоминал их. Иногда приходилось извлекать из памяти обрывки разговоров… Семаков, прослышав о такой чудинке сторожа, приводил к нему на примирение супругов. Вот и сейчас, шагая по вязкой земле, Шишигин вспомнил тех, вчерашних. Они ушли от него, ничего не сказав, ушли просто так, даже не простившись и не поблагодарив за чай, сначала ушли в ночь, в полутемные сырые улицы, но потом вернулись и долго стояли на мосту. Шишигин вынес им дождевик. Один на двоих. Спросил тихо: «Все путем?» Они не ответили. Да ответа и не требовалось.
Потянуло свежаком, порывистым и холодным. Затор в канале зашумел, скрипуче, сонно, будто горелый лес.
«Рвануть бы щас», — подумал Шишигин.
Впереди зачернела палатка Букреева. У кострища Шишигин рассмотрел колоду, заполненную глушеной толом рыбой. Застрекотал мотоцикл «Урал» с коляской.
— Шишигин?! — удивился Букреев, увидев сторожа. — Че не спишь?
— Сон не идет.
— Подмогни-ка, коль рядом оказался, рыбу перевалить в коляску.
— Сам не безрукий. Куды те эшто? — поинтересовался Шишигин.
— Съем, — сказал Букреев. — Жизнь долгая.
Они зашли в палатку. Букреев включил лампочку, подсоединенную к аккумулятору. Подбросил соснового смолья в круглую железную печку.
— Садись, в ногах правды нет. У меня тут «энзэ» сохранился, спиртик. Тебе как, наполовину разводить или на четверть? А может, чистяка?
Шишигин не ответил. Он слушал стон льда в канале.
— Затор тамо, — сказал Шишигин.
— Ерунда, к утру прорвет.
— А мосток?
— Че мосток… Одно из двух — устоит или свалится. Ну, зажмуримся, что ли!
Шишигин взял свой стакан, долго смотрел на его щербатый, отливающий синевой край, растирал ладонями ребристое стекло, словно хотел подогреть спирт, потом поставил стакан на низкий, вкопанный в землю стол.
— Наговоренное не ставят — деньги вестись не будут.
— Не дело, Букреев.
— Как так не дело — народная мудрость…
— Я не о стакане, о заторе.
— Дался ему этот затор. Мосту скоро все равно крышка. Сеновалов самолично сватал меня на взрывника.
Букреев тоже медлил со спиртом. Внимательно смотрел на Шишигина.
— Не дело говоришь, Букреев! — сказал Шишигин и резко встал.
— Неужели ты думаешь, что я среди ночи пойду отыскивать «ключ»? И ради чего, Шишигин?!
— Дай заряд, я рвану.
— Заря-я-яд?! — протянул Букреев. — За заряд меня под статью!
— Дай заряд, Букреев! — сквозь кашель повторил Шишигин.
— Пенсию-то скоро назначат? — насмешливо спросил Букреев.
— В этом веке.
— Так вот и шел бы спать. А то заряды, они иногда и взрываются. Пенсионную книжку в руках не подержишь…
Шишигин вышел из палатки. Остервенело хлестал ветер с дождем и снегом — «слекиша». И в самом деле — не снег, не дождь, а так, что-то противно-липкое. В кромешной тьме Шишигин с трудом отыскал погребок с толом. На двери висел амбарный замок. Пришлось вернуться в палатку. Мотоцикл Букреева стрекотал где-то около села — пока не осклизла дорога, Букреев торопился перевезти глушеную рыбу.
Сырая щепа в печке долго не горела. Шишигин плеснул на угли невыпитый спирт. Завернувшись в дождевик, лег на нары. Под бок попал толстый сук. Встал, нашел шкворень, выбил сук. Лампочка моргнула и потухла — кончился заряд в аккумуляторах. Курил в темноте, громко кашляя и сплевывая крупицы самосада. Но вдруг Шишигин поднялся — его левое, здоровое, ухо уловило незнакомый доселе звук.
«Пошла, ох окаянная, зеленая корова!»
Он выскочил из палатки. В белесой хмари рассвета рассмотрел «ключ», огромную, низко просевшую под собственной тяжестью льдину.
«Ну и зеленая корова!»
Много за свою жизнь видел льдин Шишигин, но такая попалась впервой. Словно с моря-океана пришла она невесть каким путем. Сзади «ключа» шло стадо глыб поменьше.