«Подпора хорошая, с такой подпорой сила «ключа» утроится».
Льдина вышла из канала, развернулась на широком течении и стала медленно приближаться к мосту.
У палатки Шишигин нашел лом. Сорвал замок в погребка. Взял несколько брикетов тола, привязал их к поплавку, прикрепил бикфордов шнур. Взвалил груз на спину и, разогнувшись, увидел стоящего в дверях Букреева.
— Зашибу, положь заряды на место!
— Отойди, Букрей, от греха!
— Я отвечаю…
Шишигин положил заряды на пол, достал коробок, чиркнул спичкой.
— Чума старая! — заорал Букреев и пулей вылетел из погребка.
Перепрыгивая со льдины на льдину, Шишигин добрался до «ключа». Одежда была мокрой и на ветру быстро заледенела — по пути дважды проваливался в снеговик.
— Брось, Шишигин! — кричал Букреев откуда-то сверху. — Бро-о-ось!
Впереди с треском развалился центральный ледолом. Дорога на мостовые быки была свободна. Словно почувствовав это, льдина не спешила, пропуская вперед себя, потехи ради, более мелкие глыбы.
Спустив, заряд под воду, Шишигин несколько секунд слушал, как царапает дно льдины поплавок, потом достал завернутые в целлофан спички, поджег бикфордов шнур.
— Бижи-и-и! — кричал с берега Букреев, — Бижи-и-и…
Шишигин медлил. Он прошел на середину льдины и, только услышав там скрежет поплавка, помогая неловким ногам длинными руками, быстро направился к берегу. Последние метры он шел низко пригнувшись, будто был ранен в живот и зажимал рану руками. Ждал взрыва…
В конце апреля, когда схлынула полая вода, Шишигин выписался из больницы. Сразу же заглянул в комхоз, коммунальный отдел райисполкома. По привычке зашел: «Известку получить надо».
— Известь?! — удивился Сеновалов, словно речь шла о чем-то нереальном, а не об обыкновеннейшей гашеной извести. — Ну да, известь, понимаю…
— И этот… раствор от древоточца… — добавил Шишигин.
— Раствор?! — снова удивленно переспросил Сеновалов.
Ифас Петрович подошел к Шишигину, положил руку на плечо. Шишигин все понял. Лишь глухо спросил:
— Когда?
— Неделю назад.
Помолчав, Шишигин сказал, ни к кому не обращаясь, сам для себя сказал:
— Ну, что же — все путем… Пойду оттапливать дом…
Заколоченный домишко Шишигина стоял в маленькой деревушке, которая почти срослась с райцентром и начала называться «Водополье-два». Родным углом Шишигину стала сторожка; дом он навещал редко, разве что по веснам оттапливал, изгоняя нежилой дух и сырость теплом русской печки, огромной, занимающей половину избы, да по летним дням мыл окна, красил наличники, латал прохудившуюся крышу, все ожидая, что кто-нибудь из троих сыновей, разлетевшихся по городам, приедет погостить. Но сыновья Тимофей, Артем и Николай присылали под праздники открытки и не приезжали. Шишигин и не обижался. А зашедшему посумерничать соседу, Анисиму Марковских, виновато говорил: «Дела у них важные, Анисим. Не бросишь. Не пожар, не побежишь». Анисим Васильевич Марковских, работавший в райцентре начальником пожарной команды и при каждом удобном случае называвший себя «номенклатурной единицей», вскипал: «Не на пожар, верно… Но ты их взростил? Взростил! Должон щас иметь отдачу? Должон!» Шишигин отвечал мягко и незлобиво: «Зачем мне «отдача», Анисим? На хлеб ишо зароблю, а квас из свекольных паренок забесплатно наведу. Пущай оперяются — им жить дале». — «Не про ту, Кузьма, я «отдачу» говорю, что в рублях измеряется, а совсем про другу», — пояснил смысл своих слов Марковских. «А про какую?» — «Про душевну». — «A-а, дела ведь важные, Анисим, не пожар».
Будто накликал Шишигин на себя беду.
В майскую сушь, в самую первую грозу, ударила в телевизионную антенну молния. Не была заземлена антенна. И гроза-то была так себе, почти без дождя, с краснобрюхой худосочной тучей, а вот резанул один раскат, и этим, одинешеньким, как раз угораздило в шишигинский дом, над которым и телеантенна-то поднималась не выше печной трубы.
Огнем зашлась крыша.
Глава вторая
Сгорела только крыша. Пожарные, подоспевшие на огромной пузатой машине, разломали потолок, разбили окна и залили водой весь дом.
— Однако нечего бога гневить, еще хорошо обошлось, — сказал Анисим Марковских, грузный и неповоротливый дома и какой-то быстрый, даже юркий, на пожаре. Потный, с безбровым лицом, задубевшая от солнца и ветров кожа на котором казалась покрытой толстым слоем охры, он сидел на перевернутом, с разбитой трубкой, телевизоре и курил.