Однако много белых пятен в истории и в памяти людей о тех бойцах и командирах, которые бились с врагом не менее героически, но их имена и места захоронения неизвестны до сих пор. И наша задача, ныне живущих, передать эстафету памяти своим детям, внукам и правнукам и всем тем, кто продолжает благородное дело поиска и идентификации и информирования возможных родственников о без вести пропавших героях.
Детство, опалённое войной
Война глазами детей.
Село Красное затерялось в глубинке Ладожского района, прижавшись своими заливными и цветастыми лугами к левому берегу реки Кубань. Состоящее всего из трех улиц и полусотни дворов, село ничем особенным не отличалось от других. Разве только тем, чтоодин из немногих кирпичных домов, принадлежащий когда-то раскулаченному богатому селянину, был отдан под сельскую начальную школу.
Неожиданно для тогдашнего руководства страны, через несколько месяцев после начала войны, фашистская оккупация дошла до городов и сел Краснодарского края.
Во время оккупации мама старалась не отпускать нас с сестрёнкой от себя. И делала всё возможное, чтобы мы как можно реже попадались на глаза немцам. Во время облав и обходов полицаев прятала нас в небольшом погребке. Правда, я не всегда выполнял мамины приказы.
В один из пасмурных дней оккупации к нам пожаловал, назначенный фашистами, староста села. Войдя в дом, он по-хозяйски осмотрел все три комнаты, и, вальяжно усевшись на стул, небрежно спросил у мамы: «А где твои гадёныши?»Мама встрепенулась: «А зачем они Вам?» «Сейчас вопросы задаю я!»– нагло ответил староста и добавил : «Короче, быстро собирайтесь и айда со мной!» «Куда, зачем?»– заволновалась мама. «Там узнаете!» – ехидно усмехнулся староста и дал понять, что разговор окончен. Как выяснилось позднее, кто-то из соседских «доброжелателей» донёс фашистам, что мама – жена советского офицера, что она – еврейка да ещё плохо отзывалась о господах немецких офицерах. И нас вызвали на допрос немецкого трибунала. К тому времени мы уже знали, что из-за «стукачей» две семьи из села были уже расстреляны, а три семьи вместе с детьми были угнаны в Германию.
В просторной комнате за длинным столом сидели трое немецких офицеров. В торце стола, по правую руку от немцев сидел переводчик, по левую сторону сел староста села, поближе к нам, обвиняемым. У двери стоял вооруженный охранник. На допрос были вызваны две семьи: мы – мама, я и младшая моя сестренка, и другая семья – женщина лет тридцати с двумя сыновьями. Мы были вторыми по очереди, так как староста привёл нас позднее. Перед началом допроса первой семьи сестрёнка, дёрнув бледную маму за руку, что-то шепнула ей на ухо. Мама через переводчика попросила господ офицеров сводить дочку в туалет. После обмена мнениями немцы разрешили маме выйти с сестрёнкой в сопровождении часового. Я остался один и стал невольным свидетелем допроса.
Трудно подобрать слова о моих ощущениях и мыслях на допросе. Когда, стоявших рядом со мной мальчишек заставили раздеться догола, я сначала подумал, что сейчас их будут бить плёткой, и сделает это, скорее всего, бородатый староста, который смотрел на нас очень недобрым взглядом. Но вдруг меня, как током шибануло. На какое-то мгновение я оцепенел. До меня дошло, наконец, что этих мальчишек вместе с мамой собираются не просто бить, а – убить! Лишить жизни! И от них через какое-то время ничего не останется. Ничего! Тоже самое эти люди, нет ,нет не люди, а звери могут сделать и со мной, с моей мамой и моей сестрёнкой. Меня охватил жуткий, животный страх. Хотелось закричать на весь мир (свет): какой же это мир без меня, без мамы, без сестрёнки и друзей. Это же невозможно! Этого не может быть! Этого не должно быть!
Но ком застрял у меня в горле. Дрожь прошла по всему телу. Хотелось срочно бежать, куда глаза глядят с этого проклятого места. Но ноги не слушались. И я стоял в полном оцепенении. На мгновение даже мелькнула шальная мысль; вот сейчас, очень скоро я узнаю, как человек переходит черту между жизнью и смертью, и что находится там за чертой жизни. Тут же оборвал себя. Ведь если я умру, то кто и как узнает о моих впечатлениях, о моём знакомстве со смертью. От волнения я не понял, в чём обвиняется эта семья, и не запомнил, что отвечала женщина. Не разобрал и каким был приговор стоящим рядом со мной женщине и двум её сыновьям. Но по тому, как вскрикнула женщина, заплакали мальчишки, как женщина впала в истерику, я понял, что случилось что-то ужасное, непоправимое. Женщина приблизилась к столу, бросилась на колени и умоляла господ офицеров помиловать их, клялась, что они ни в чём не виноваты, но старший офицер дал знак часовому и тот грубо схватил плачущую женщину за волосы одной рукой и за шиворот старшего мальчика – другой, потащил их к выходу. Дико озираясь по сторонам, я хотел рвануться и побежать вслед удаляющейся компании. В это время у входных дверей произошло какое-то замешательство. И в открытую входную дверь в комнату вошли мама с сестрёнкой в сопровождении какого-то офицера. В два прыжка я оказался возле мамы и судорожно обхватил её колени. Казалось, никакая сила не сможет нас теперь разъединить ни на этом, ни том свете. Я что-то громко кричал (так мне казалось). На самом деле, я просто шептал, умолял: «Мама, мамочка, мамуля! не бросай меня, не оставляй одного!»