И если говорить о чем-то типическом, то вот эта тревога, вот это желание помочь незнакомому человеку и есть самое что ни на есть типическое, что принесло с собой опубликование письма на страницах журнала, — типическое для нашего времени, для нашего общества, для наших людей.
Человек самое дорогое у нас, говорим мы. И имеем на то все основания. Ну есть, конечно, в советском обществе еще немало и таких людей, для которых существует одна-единственная ценность на свете — это они сами. Участок, отведенный им под коллективный огород, граждане эти способны превратить в источник частнособственнической наживы, должностью в советском учреждении — например, в жилищном отделе — воспользоваться для получения взяток, через свое умение бойко болтать на собраниях и совещаниях «сделать карьеру», а заняв не по праву важный поет, отталкивать от живого дела всякого, в ком нм видится «конкурент», и т.д. и т.п. Стяжатели, карьеристы, бюрократы, себялюбцы всех мастей, эти «борцы за существование», способны испортить настроение, способны осложнить жизнь, затормозить на каком-то участке наше движение. Тут уж ничего не скажешь — что верно, то верно. Но вот тысячи дружеских, заботливых рук, протянутых со всех концов огромной страны, и ты видишь: да, человек у нас поистине самое дорогое. Не по отдельным типам, не по десяткам их или сотням, а по миллионам, по многим миллионам надо судить о душе и морали народа.
Я бы не стал укорять тех, кто в своих письмах сурово отчитывает Евгению П. Судя по письмам, каждый из них имеет свой жизненный опыт, не всегда легкий опыт, и, опираясь на него, имеет полное право высказывать любое свое суждение. Но сам бы я не слишком осуждал и Евгению. Единственно, в чем бы, думается мне, следовало ее упрекнуть, это в том, что она не боролась с чертами индивидуализма в своем характере, которые и привели девушку в конце-то концов к ее растерянным, бесплодным и бесцельным метаниям по жизни.
Одно из самых скверных и труднопреодолеваемых наследий нашего прошлого, еще живущих и до конца не изжитых, — индивидуализм, стремление человека замкнуться в себе, жить только собой и для себя, все общественные явления оценивать только по принципу: а что это дает мне, что имею, что получу от этого я.
Не знаю, как так случилось, но по письму видно, что за Евгенией П. этот грех индивидуализма числится. Ни разу не пошла она с размышлениями своими, с горестями, сомнениями к кому-либо из друзей-комсомольцев, в комсомольскую организацию. Она утверждает, что завидует молодым людям, которые работают на заводах, состоят в бригадах коммунистического труда. Но ведь стоило ей не «тетю Эллу» и не случайных встречных избрать себе в советчики, а пойти к комсомолу, и она, конечно же, немедленно оказалась бы и на заводе, и на любой интереснейшей стройке, и на целине, где угодно. Разве не дал бы ей туда путевку комсомол?
Месяц назад я был в цехах завода «Ростсельмаш». Сотни, тысячи веселых, бодрых, жизнерадостных молодых рабочих — и парней и девушек — заняты в них тем, чтобы ежедневно давать сельскому хозяйству нашей страны ни много ни мало — две сотни самоходных комбайнов. Некоторые уже добились тут звания ударника коммунистического труда. Жизнь их насыщена интересными событиями, она их радует, волнует, увлекает. Отработав семь часов в цехах, они занимаются спортом, участвуют в художественной самодеятельности, ходят в литературную группу, учатся — заочно и очно — в техникумах и в институтах. Среди них три тысячи таких, которые, подобно Евгении П., окончили десятилетку. Их с готовностью приняли на завод. И на любом ином заводе, где бы ни случилось бывать, я слышал самые лучшие отзывы о молодежи, пришедшей к станкам после десятилетки. Таких любят и ценят на производстве.
Да, мне думается, Евгения изрядно грешит индивидуализмом. Повинна в этом в немалой степени, очевидно, и ее семья. С девчоночьих Жениных лет домашние умилялись ее «талантами», тем, как поет она под гитару, как рисует, танцует и даже вот стихи пишет.
Скольким замечательным мальчишкам и девчонкам не в меру увлекающиеся родители испортили и портят жизнь, стремясь из прилично играющих или поющих в семейном кругу ребятишек непременно вырастить Марин Козолуповых, Давидов Ойстрахов или Иванов Козловских. Сколько убивается на это времени, средств, детского здоровья, а в итоге в лучшем случае тапер ресторанного джазика или домашняя исполнительница «жестоких» романсов. И только. А ведь, может быть, один, если бы его не тащили за уши в музыкальное училище, мог стать знаменитым мастером угля, подобно Николаю Мамаю, а вторая — не менее прославленной ткачихой, как Валентина Гаганова.