— Я абсолютно ничего не успел сделать, — расстроение объяснял капитан. — Это было как молния.
— А вы, друзья, не догадались снять все это ускоренной съемкой? — поинтересовался пожилой в штатском, вынимая изо рта потухшую трубку.
— Не догадались, Пал Палыч, — сокрушенно сказал майор. В следующий раз сделаем.
— Ни-ни, — погрозил пальцем Пал Палыч. — Никакого следующего раза. Оставьте пока парня в покое. Присматривайте за ним, конечно. Издали… С такими… способностями до беды недалеко. Вы меня поняли? Вот так. Людям верить надо… Раз говорит — тренировка, значит — тренировка. И у нас с этим пора порядок навести. Чтобы тренеры не зря деньги получали. Надо подготовить проект приказа. Ну ладно, поразвлекались, и хватит. Я пошел к себе…
С этими словами Пал Палыч поднялся, сунул в карман трубку и, тяжело ступая, вышел из кабинета.
— Ничего не понимаю, — покачал головой майор. — Просто чертовщина какая-то.
— Что вам, собственно, непонятно? — удивился старший лейтенант. — Тренировка… Вы слышали, и Пал Палыч тоже так думает. Йоги постоянными тренировками еще и не такого добиваются.
— Может, он действительно йог, — предположил капитан.
— Или пришелец из другой галактики, — невесело усмехнулся майор.
И снова все замолчали.
По дороге Тимофей почувствовал, что сильно проголодался, и завернул в гастроном. Народу в магазине было немного. На прилавке лежали аккуратные горки только что нарезанной ветчины. Стоя в очереди, Тимофей наметил себе горку, которую попросит. Однако мужчина, стоявший впереди, взял целый килограмм, и продавщица, набирая для него ветчину, бросила на весы и кусок, который приглянулся Тимофею. Когда подошла очередь Тимофея, нарезанной ветчины уже почти не оставалось, но рядом лежал аппетитный едва начатый окорок с симпатичной коричневой корочкой. Тимофей проглотил набежавшую слюну и отдал продавщице чек. Она быстро собрала с подноса остатки, шлепнула на весы.
— Нет, мне оттуда отрежьте, — запротестовал Тимофей и указал на окорок. — Обрезки мне не нужны. Беру всего двести граммов.
— Какие такие обрезки? — затараторила продавщица. — Мы обрезками не торгуем, у нас весь товар одинаковый. Заелись совсем… — И она принялась торопливо заворачивать отвешенную ветчину в бумагу.
— Отрежьте мне оттуда, — настойчиво повторил Тимофей. Этого не возьму.
— А это куда девать буду? — завопила продавщица, швырнув пакет на прилавок под руки Тимофея.
— Не знаю. Я плагил за ветчину, а не за обрезки.
— Не нравится, не бери, — отрезала продавщица, демонстративно поворачиваясь к Тимофею спиной.
— Жалобную книгу попрошу, — пригрозил Тимофей.
Очередь заволновалась, а какой-то солидный мужчина в кожаном пальто и модном трехцветном вязаном кепи — он стоял за Тимофеем — назидательно сказал:
— Нехорошо… При чем тут жалобная книга, молодой человек? Девушка все правильно сделала… Вы давайте проходите, не задерживайте очередь. — И он грубо потеснил Тимофея плечом.
— Что толкаетесь! — возмутился Тимофей. Но мужчина в кожаном пальто сделал вид, что не слышит, и, перегнувшись через прилавок, принялся что-то тихо объяснять продавщице. Та расцвела, закивала и начала старательно и деликатно нарезать тонкие пластики розовой ветчины от окорока, хотя на подносе еще лежало несколько размочаленных кусочков — таких же, какие она только что завернула Тимофею. Аккуратно нарезанные ломтики легли на весы; Тимофей заметил, что продавщица отвешивает тоже двести граммов.
Решение пришло мгновенно. Когда продавщица протянула аккуратный пакетик мужчине в кожаном пальто, Тимофей мысленно скомандовал: «Время, остановись…» Потом осторожно извлек из пальцев оцепеневшей продавщицы пакетик с ветчиной, вставил на его место свой с обрезками, взял с подноса ломтик белого ветчинного сала, сунул в открытый рот продавщицы, поддал плечом кожаное пальто и, лавируя среди неподвижных людских фигур, направился к выходу.
Проходя мимо кассы, он случайно заглянул внутрь и увидел пачки крупных купюр в выдвинутом ящике кассового аппарата. Застывшая кассирша рассматривала на свет пятидесятирублевку, только что полученную от накрашенной женщины в замшевом пальто.
У Тимофея перехватило дыхание. Он остановился и заглянул поверх стеклянной перегородки в кассу. Денег было очень много, и достаточно было протянуть руку, чтобы взять их, а потом уйти спокойно и безопасно… Все эти люди вокруг были сейчас персонами музея восковых фигур.
«Что со мной происходит, — думал Тимофей, тяжело дыша. Что же это я? Да разве возможно такое? Никогда!.. Ни за что и никогда!».
И он стремительно выскочил из магазина и побежал по улице, петляя между неподвижными людскими фигурами. Только через три квартала в небольшом сквере он остановился и шепнул:
— Ну, время, давай, иди нормально…
Призрачный мир вокруг снова ожил, а Тимофей в изнеможении присел на скамейку, смертельно перепугав какую-то бабушку, гревшуюся на осеннем солнце. Старуха никак не могла сообразить, откуда взялся этот рыжий в черном плаще с бледным, без кровинки лицом и остановившимся взглядом. Она осторожно отодвинулась на самый край скамейки, перекрестилась, косясь на Тимофея, потом на всякий случай перекрестила его и, убедившись, что он все-таки не исчезает, кряхтя встала и поплелась к другой скамейке, от греха подальше.
Поразмышляв на бульваре, Тимофей решил, что теперь самое время попробовать сдать экзамен по теормеху. Поэтому вечером он отправился в институт и прежде всего зашел в вечерний деканат.
Замдекана Аким Акимыч Кнутов был на своем месте. Отчитывал очередного хвостиста. Дождавшись очереди, Тимофей присел к столу Акима Акимыча и молча положил перед ним листок бумаги.
— А, Иванов, — поднял на него глаза замдекана. — На отчисление?
— Что вы, Аким Акимыч! Я насчет теормеха…
— Сколько можно? Роза Львовна и слушать не хочет…
— Подготовлюсь, Аким Акимыч. Честное слово…
— Не знаю, не знаю… Даже если и выдуришь у нее т-ройку, дальше-то что будет? Сессия на носу.
— Подготовлюсь, Аким Акимыч. Я сейчас мало пропускаю.
— Мало, мало, — повторил замдекана, роясь в своих бумагах. Ну конечно… Вот, пожалуйста; коллоквиум на прошлой неделе опять прогулял?
— Так получилось, Аким Акимыч. Целая история…
— У тебя, Иванов, вечно истории. Не одно, так другое… Нет, знаешь, я тебя на отчисление представляю. Сколько можно? Третий год на третьем курсе.
— Этот год будет переломным, слово даю.
— Все это ты проректору скажешь. Я больше не могу… У меня такие, как ты, вот где сидят. — И Аким Акимыч похлопал ладонью по своей худой шее.
— Аким Акимыч…
— Все, кончен разговор. Послезавтра придешь на прием к проректору.
Зазвонил телефон. Аким Акимыч взял трубку. Тимофей сидел совершенно растерянный, низко опустив голову. Что же теперь делать? Проректор с ним и разговаривать не станет. Подпишет отчисление, и конец. Может, рассказать Акиму Акимычу про бандитов и про часы? А зачем? Скажет, что к теормеху это отношения не имеет, и вообще, скажет, последний срок сдачи был не на прошлой неделе, а месяц назад. И, в общемто, это правильно… А может, рассказать ему про свое удивительное свойство, открывшееся на прошлой неделе? Но Тимофей тотчас прогнал эту мысль. Про такое лучше не рассказывать… Да и не поверит никто. Или подумают, что рехнулся… А что?.. Запросто могут подумать… Выхода явно не было; Тимофей тяжело вздохнул и поднял голову, намереваясь встать. Он заметил, что Аким Акимыч, прижав трубку левой рукой к левому уху, смотрит на него как-то странно. Видимо, сообразив, что Тимофей хочет уйти, Аким Акимыч, отрицательно затряс лохматой головой и ткнул указательным пальцем в крышку стола. Жест этот означал только одно — сиди… В душе Тимофея снова затеплилась надежда, и он стал прислушиваться к телефонному разговору. Но реплики Акима Акимыча были настолько отрывочны, что ничего понять было нельзя:
— Да… Нет… Может быть… Ну, не совсем олух… но около того… Понял… Понял… Не знаю… Тройки и то не с первого раза… Сейчас… Сейчас…