Смирнов вышел на береговую линию, почти к самой кромке набегающих волн, стараясь не ступать на склизкие и уже посеревшие трупы птиц. Крачки и кайры почти все сдохли, то ли от неспособности летать в разреженном воздухе, а может и просто от недостатка кислорода. В холодном воздухе тушки не гнили, превращаясь в сувениры смерти.
Встревоженные человеком тюлени подняли гвалт, и нехотя потащили свои тела в темную воду.
Вдруг показался высокий плавник, и вместе с набегающей волной выскочила большая косатка, хватая самого жирного тюленя. Тут же еще несколько упругих черных торпед выскочили почти на берег, преследуя добычу. Море вскипело от красной пены и мельтешения белых пятен хищников.
- Вонючие рыбы! - закричал Смирнов, отступая от поднятой телами волны. - Это мои тюлени, поняли? Они не для вас! Убирайтесь назад, в море!
Но косатки не обращали внимания на крики одинокого человека, занятые едой. Только одна из них, самая большая, с желтоватым пятном, на всякий случай поглядывала на Смирнова, высунув ухмыляющуюся пасть и что-то попискивая.
Великая Мать нетерпеливо подгоняла детенышей, издавая сигнал тревоги. Надвигался холод, нужно было уплывать в Лабиринт, и там переждать опасность. Мать легонько куснула за плавник нескольких молодых самцов, и поплыла прочь, в открытое море. Сытая стая устремилась за ней, радуясь удачной еде.
Локальное глубинное течение выносило теплую воду в небольшую мелководную лагуну, недалеко от скрытого под водой островка. Плавающие в океане страшные большие льдины всегда сносило в сторону от этого места. Именно здесь Мать и пережидала страшное время, когда перестало хватать дыхания и многие умерли. Большая часть ее прошлой стаи лежала здесь, в разбросанных по дну костях. Мать разложила кучки камней вокруг, чтобы они напоминали о прошлом. Еще камни означали и другое разное, что нельзя обозначить звуком или можно случайно забыть. Линия камней значила, что надо плыть в море, за большой и медленной едой, которая тоже умеет говорить звуком. Много камней без линии - плыть к берегу и поджидать вертких и вкусных. Там, где ходит странный зверь, но который совсем не еда.
Смирнов раздраженно записал убыль десятка тюленей, и вдруг почувствовал, что стало немного легче дышать. С ледника потянуло пронзительным ветром, предвещая холодный шквал из центра южного полюса. Засунув Журнал под парку, он кинулся к станции. Мороз уже покусывал щеки и хватал сквозь штаны за ноги. Температура быстро опускалась, выдавливая влагу из загустевшего воздуха.
Когда он закрыл дверь жилого модуля, градусник снаружи показывал уже за минус шестьдесят. Стены начали тихонько трещать от резкого перепада температур. На ближайшие несколько часов окружающий мир застывал в тисках холода. Смирнов открыл Журнал и сделал соответствующую запись.
В конце мая наступила южная полярная ночь, и Смирнов выходил только в туалет и за очередной порцией угля на топливном складе, чтобы скормить его потом железной печке в обмен на тепло. С ледника теперь постоянно дул холодный ветер, иногда отступающий под волной теплого и влажного воздуха с берега. Все время полыхало зеленоватой шторой полярное сияние, и ледник над кладбищем напоминал гигантское надгробие. В такие ночи становились видны небольшие айсберги, неспешно плывущие по своим делам в темной воде. За это время Смирнов закончил рисовать схему мироустройства, поместив себя на самый верх в качестве управляющего и заведующего. Завершив этот важнейший раздел, он пришел в сильное волнение. Теперь вселенная должна подать ему следующий знак.
На второй год, в начале марта, Смирнов обнаружил у себя на шее мокнущее пятно начавшейся меланомы. Лимфатические узлы за ухом разбухли и стали плотными, как горох. Смирнов сделал соответствующую запись в Журнале, перечитал ее, и только потом осознал случившееся. Он теперь не избранный. Через пару тройку месяцев в каком-то месте тела появится опухоль, которая будет мучить его болями до самого конца. Все как у Вокутагина, только теперь цитрамона уже нет.
Смирнов перелистал Журнал, пытаясь найти ошибку в записях, из-за которой его определили не просто в обычные смертные, а скорее даже в приговоренные. Не оставался ясен и вопрос, кто же будет вести записи после его смерти.
На берегу грелись тюлени, но Смирнов не стал фиксировать их количество. Журнал, завернутый в несколько слоев ткани, он прижимал к груди с такой силой, как будто это самое дорогое, что у него есть в жизни. Хитрым узлом к связке крепился гаечный ключ, в качестве грузила. Предчувствуя серьезность момента, появились косатки, показывающие из воды высокие плавники в знак соболезнования.
- Рыба! Я не справился, всех подвел... Ошибся где-то в расчетах, - заплакал Смирнов, заходя в воду. - Забирай этот журнал к себе, слышишь?
Он размахнулся и кинул сверток в самую большую косатку, с желтоватым пятно. Но, конечно, не попал. Журнал скрылся под темной водой, бестолково выпустив пузырьки воздуха на прощание.
На кладбище Смирнов лег между Пентелиным и Вокутагиным, накрывшись мешком. Теперь требовалось сказать небольшую речь, так уж было заведено.
- Товарищ Смирнов не выполнил поставленных перед ним задач, - с укором сказал Смирнов, и добавил потом уже мягче, - Но он старался...
Потом Смирнов начал засыпать, бормоча фразу "холод надежнее бесполезного цитрамона".
Странный не-камень щекотал язык и колол пасть. Великая Мать положила не-ясное в Лабиринт, рядом с кучками камней. Непонятный зверь оставил ей это и пропал. Возможно, у него есть свой Лабиринт, и он пошел к своей стае.
Приплыли молодые косатки, родившиеся уже после страшного времени. Они любопытно ткнулись носом в не-ясное, и легонько погладили Мать хвостом, выражая радость от жизни.
Мать ответила писком радости и удовольствия, потому что ее стая живет, и будет жить дальше....