— Мне кажется, все кончено, дорогая.
Эстер резко обернулась.
Голова Уильяма слегка склонилась к плечу.
— Он умер?
— Да. Я всегда вижу, когда отлетает душа. Лицо становится таким холодным и словно застывает. Но мы сейчас проверим… Есть у вас зеркальце?
Эстер молчала. Миссис Коллинз предложила:
— Я подымусь наверх.
Каким маленьким казался его профиль на подушке.
Миссис Коллинз спустилась по лестнице с зеркалом в руке.
— Подержите голову. Если он еще дышит, зеркало замутится.
Эстер повиновалась.
— Он умер, не дышит. Видите, голубка, зеркало совсем не замутилось.
— Я хочу помолиться. Помолитесь вместе со мной.
— Да мне и самой хочется помолиться. Молитва так облегчает душу.
XLVI
Она стояла на платформе, глядя вслед удаляющемуся поезду. Редкие кусты скрывали изгиб железнодорожного полотна; над кустами поднимался белый пар и таял в серых вечерних сумерках. Еще секунда — и последний вагон скроется из глаз. Белый шлагбаум медленно опустился над рельсами.
Небольшой сундучок, выкрашенный красновато-коричневой масляной краской, она поставила возле себя на скамью. Ей было лет тридцать семь, тридцать восемь с виду; коренастая, крепко сбитая, с короткими руками и мозолистыми ладонями, она была одета в потрепанную черную юбку и вытертый на швах жакет, слишком легкий для такого сырого ноябрьского дня. У нее были мягкие черты лица, в серых глазах отражалась врожденная рассудительность саксонской расы.
Носильщик предложил ей отправить ее сундучок завтра утром в Вудвью. Дорога туда вот по этой улице прямо. Усадьбы никак не минуешь. Сначала будет небольшая рощица, за ней — ворота и сторожка. Глядя на пустынную полосу земли между холмами и каменистым берегом, она думала о том, как бы ей переправить свой сундучок в Вудвью сегодня же вечером. Маленький городок вокруг пустынной гавани, казалось, одряхлел еще больше, еще больше был похож на выброшенное на берег разбитое судно, и Эстер, выйдя за переезд, заметила, что и домишек тут не прибавилось; все было как восемнадцать лет назад: чугунные ограды, кусты лавра, вышитые салфеточки на спинках кресел… Да, восемнадцать лет назад погожим июньским днем она впервые шла по этой дороге. И на этом вот самом месте остановилась и задумалась: удастся ли ей удержаться здесь на должности судомойки. Ей вспомнилось, как она жалела, что у нее нет нового платья, но подбадривала себя надеждой, что можно подпоясаться красной шелковой лентой, и ее пестрое ситцевое платьице будет выглядеть не так уж плохо. Ярко светило солнце, и она встретила Уильяма: он стоял, прислонясь к ограде, и курил трубку… Восемнадцать лет минуло с тех пор — восемнадцать лет тяжелого труда, страданий, разочарований. Столько событий произошло за это время, что многое стерлось у нее в памяти. Работа в разных домах; годы, прожитые у этой славной, душевной женщины, мисс Райс; потом встреча с Фредом Парсонсом, и снова Уильям; замужество, пивная, крупные выигрыши и крупные потери, душевные муки, смерть — она прошла через все, что может выпасть на долю человека. А сейчас все это вспоминалось ей как сон. Но остался сын. Она вырастила своего сына, хвала господу, на это ее хватило. И как только это ей удалось! Как часто видела она себя у порога работного дома! И последний раз — всего лишь на прошлой неделе. На прошлой неделе ей уже казалось, что придется смириться с работным домом. И все-таки она сумела этого избежать, и вот теперь снова была там, откуда все пошло, снова возвращалась в Вудвью, снова поступала в услужение к миссис Барфилд.
Последние деньги ушли на лечение Уильяма и на его похороны, и когда она с Джеком вернулась домой с кладбища, ей пришлось разменять свой последний соверен. Она прижала сына к груди — он стал уже высоким пятнадцатилетним подростком — и разрыдалась. Но она не объяснила ему причину своих слез, сказала только:
— Мы здесь больше не можем оставаться. Теперь, после смерти отца, нам это не по карману.
И они переселились в трущобу, где плата была всего три шиллинга шесть пенсов в неделю. Если бы Эстер была совсем одна на всем белом свете, она снова устроилась бы в какой-нибудь дом служанкой. Но она не могла заставить себя расстаться с сыном и стала подыскивать поденную работу. Не легко ей было браться за это после жизни в собственном доме, где она сама была хозяйкой и держала слугу, но что поделаешь, приходилось снова идти на поденную, чтобы как-нибудь свести концы с концами, пока Джек не станет на ноги. Однако скребла ли она полы, убирала ли всю квартиру — этот случайный труд оплачивался так скудно, что Эстер вскоре поняла: на такой заработок ей не прожить. Пришлось оставить сына и пойти работать служанкой. Когда положение ее стало безвыходным, она нанялась на работу в кафе на лондонском шоссе. Весь свой заработок, шесть шиллингов в неделю — ей приходилось отдавать Джеку, и он должен был как-то на это существовать. О себе Эстер не думала, — пока ее не подвело здоровье, она все перенесет.