На престол взошла новая Царица. Жизнь вновь вошла в свою колею. Опять потянулись из языческих краев эшелоны свежих матерей. И, под присмотром бакланов, вновь пересекают пустыню Оби эшелоны куда, менее свежих матерей, сорок раз по дню, чтобы добраться до столицы дружественной страны, столицы родственной страны, удачно названной, прославленной, не знающей под луною соперников, до Мучачена, столицы человекообразных обезьян аркансасов, называемой также шутки ради столицей чунчей.
Глава V
Прелестная моя блядка, гузно твое снова и снова разверзает у меня в голове прорву зеленых змиек, бледные поганочьи пластины, каскады сердечных перемоганий. Верстает в тайновитом средоточии непорочного наслаждения тактильные фейерверки. Свою Лa Скалу слащеной близости под пергаментом запретных припоминаний. Я влажен тобою в сумеречном запределье лоскутного летнего дня. Долог же выдался нам переход, героям долгого пробежища по пустыне Оби. Сладостен, как и прежде, навоз твой у меня в цветущем садике с лиловыми гибискусами и сетчатыми питонами. Я источаюсь, будто оргазмируя в четырех измерениях, на просторах шахматной доски самомнения, гордый ее складным членосложением в прожилках гиперборейской лазури. Лобызаю тебя взашей и в брюшину-мешочницу, всасываюсь в изыски исторженного лобка. Встреваю в самосознание четверных твоих внутренностей своим гундосо препинающим гоноподом, дабы ныне и присно взбраздить их свежей, кишащей тысячью и одним червем безмерной жизненной силы статью.
Твой неприкаянный негропут
Сорок пустынных дней, чтобы на ветру осыпанных вертлявым забвеньем веских предвечерий воцариться над твоим голоштанным величеством. Сорок ночей, сгорая среды пустыни тет-а-тет с дерьмом бесслезного верблюда, чтобы вновь обрести, предвечая бесконечность, встречное дыхание женского сердечка в оболочке анатомически сторгованного караванного шелка. Объятый парами озера ароматов, тону в зыбучем мускусе. О моя чунча, далекая, безразвратно утраченная, ты разила меня перекрестным огнем шестерицы сосцов своей неистощимой груди, сих безмолвных отсосников глухого биения моей кровавой кузни. Когда ж наконец я снова вспряну в чуть завитую утеху твоего будуара яичников, тучного гибельными парами, согласного неистощимой, огубленной до предела вокабулы мурашки-норушки сосьбе. Моя розовейшая в недрах пробздевшегося вулкана, что серенадит твоим нежным лужайкам в перловых росах девственного пота, опустошая своим сернистым калением щедрые твои долы. С ума ты моя сбродушка, в коем распевает про новую переправу вплавь через поток недалекая канареица, дай же снова ввергнуть тебя в исступление в сей мазанке, где шушукается под всенощным ветрилом тростник. Воссядь, наседушка, на мой задубевший в огне сражений росток, завернись в мои ноги, ходули через горы, нетопимые торители морей. Я поместил мир блядвеем тебе в гузно, чтобы раздавить его о свою бесцветную губу, и промазал твой рот прыском из сифона сладчайших любовных запашков. Окунуть бы еще раз главный свой перст в сладостную опаску твоей числимой нулем щели.
Для тебя, сумрачная Атропо истории, патрошительницы желтомазых негропутов, сорок дней проливал я в пустыне Оби баррели пота и спермы и, отданный на растерзание псам-чунчам, решил было, что настал мой последний час. Но вот она забрезжила из меня северным сиянием, великая брызга судьбы на одержимого в росе пота лихоманкою. Нашлась чунча и упилась моей жаждой, окутала изнутри маревом соков, лиянных жаркой испариной поздними в пречуткой юности пробуждениями. Услышь же, сумрачная сучара, клик ликования сорвавшегося с твоего крючка раба, что ревет носом и рогом на дыбящем любовную волну ветру. Мы вернемся как захлест нечистот и погребем тебя под гнусом своего разложения. Умнем, словно старый мешок с дохлыми слизнями, в божественный муляж своего слепого доверия. Катись колбаской по полозьям, добыча океанской бездны, и пусть море пустит себе кровь, тебя изблевывая, пусть лезет из конца в конец, из кожи вон. Ты нам отвратна до мозга костей, мы высачиваем тебя из всех пор кожи, стираем с лица осадочных пород и, осаждая наши взвешенные в твоей органической жиже материи, купорим во искупление тебе матку спайками.