Раз в месяц этот странный человек спускался к сельской почте и неизменно отправлял одно письмо и одну телеграмму. Адреса не менялись. Телеграмма — куда-то в Софию. А письмо… там адрес был написан на каком-то незнакомом языке, который почтальонша никак не могла разобрать, к недовольству всей деревни. Только после того, как она черточка за черточкой срисовала каждую букву с конверта и отправила все это своей дочери в город, село ахнуло, узнав, кто же был адресатом. А адресатом была сама Организация Объединенных Наций со штаб-квартирой в Нью-Йорке. И если телеграмма всегда содержала один и тот же текст, причем почтальонша по долгу службы «должна» была с ним ознакомиться, чтобы посчитать знаки, то никто не знал, о чем были письма, на которых значился столь важный адресат. Телеграммы состояли из двух коротких фраз: «Мне уже действительно лучше. Жду». Имена получательниц менялись. Две женщины с одинаковыми фамилиями.
Последний раз, когда старик зашел на почту, он действительно плохо выглядел. Говорят, его глаза глубоко запали, а рука сильно дрожала, пока он писал телеграмму. Почтальонша вообще бы не посмотрела на текст послания — за столько лет она давно уже запомнила количество знаков. Но в этот раз она обратила внимание, что на бланке было написано всего два слова. Притом таких, от которых волосы на голове начинали шевелиться: «Я умер». На этот раз женщина возразила, что такие вещи запрещено писать в телеграммах. Старик ничего не ответил, скомкал бланк, взял еще один и написал: «Я отхожу». Заплатил и ушел. Прошло два дня, и в деревню приехали две женщины, по всей вероятности мать и дочь. Они были все в черном, и этот цвет был особенно к лицу той, что помоложе. Сошли с автобуса, спросили, где живет такой-то человек, и направились прямо к дому сумасшедшего садовника. Меньше чем через час они вышли оттуда и направились к сельсовету. Поговорили там о чем-то и вернулись. С ними были двое деревенских мужиков с лопатами. В совете разрешили похоронить садовника в его собственном саду, за домом. Нечто неслыханное в деревне. Похороны состоялись в тот же день, и обе женщины уехали на последнем автобусе. Из дома старика они взяли только старую тетрадь в кожаном переплете. С годами сад совсем одичал, и дом затерялся в зарослях. Сад был все таким же странным и экзотичным, дерево с широкими листьями стало огромным, но никто не смел ступить за калитку.
После смерти садовника из домика еще некоторое время доносилось жалобное кошачье мяуканье, но вскоре и оно затихло.
Тетрадь была старой, в самодельном переплете. Карманного формата, на пружинке. Кожа переплета, некогда вишневого цвета, сейчас потемнела. На тетради еще можно было прочесть надпись, сделанную очень красивым почерком: Заметки натуралиста.
35
ЗАМЕТКИ НАТУРАЛИСТА
Начинаю снова. Я не уверен, что послания, которые я отправляю в Организацию, доходят. Думаю, что каждый день они получают бессчетное множество писем. Но все же кто-то должен их читать. И кто-то же должен увидеть и мои. Потому что время идет, а ситуация усложняется. И этот процесс все труднее предотвратить. Я делаю что могу для мирового равновесия, но они должны быть предупреждены. Одному мне не справиться, моих сил надолго не хватит. Не знаю уж — не ошибся ли я в Организации. Но другого выбора у меня нет.
Дом, который я снимаю, мне нравится. Большой двор, окна выходят на юг. Климат тоже ничего: мягкие и умеренные ветры. Кошка быстро привыкла — это доказывает, что место и правда хорошее. С завтрашнего дня начну заниматься садом.
Пытаюсь объяснить Организации, что равновесие — под угрозой. И то, что произойдет, — вовсе не то, чего все боятся. Апокалипсис сам по себе не страшен. По описаниям, он больше похож на иллюминацию. Мировая война — безобидна. Апокалипсис и война только отвлекают внимание. Для того они и посланы нам. То, что в любой момент может произойти, куда более опасно, но это, увы, очень трудно заметить. Оно поражает скрытые механизмы Земли и всей Вселенной. И в ближайшем будущем с нами начнут происходить странные вещи. А может, уже начали. Вещи, которые будут не такими приметными, как апокалипсис, поэтому сначала на них никто не обратит внимания. Самое неприятное то, что и я не могу их подробно и точно описать. Все слова у меня под рукой, но я не могу этого сделать. Нельзя. Я подозреваю, что именно подробное и точное описание того, что грядет, и задействует скрытый механизм. Подробное и точное описание станет детонатором и выведет формулу, по которой будут развиваться события. А это неимоверно затрудняет мою работу. Я должен использовать другой язык. Пробую язык садоводства. Пытаюсь описать будущую катастрофу языком растений, использовать их бесшумный язык, язык, говорящий только формами. Ожидаю серьезных напутствий с их стороны. В своих письмах в Организацию стараюсь выражаться аллегориями. Слежу за тем, чтобы где-нибудь не проскользнуло слишком детальное определение того, что наступит, чтобы не соединить слова, которые развяжут руки Злу. Но явно там мои письма никто не воспринимает всерьез. Не понимают аллегорий.