— Ты думаешь, надо?
— Ты меня убиваешь этим твоим «Ты думаешь, надо». Открытие же твое, так?
— Ага. Думаешь, кто-нибудь станет интересоваться его автором?
— Вообще-то не знаю. У автора уже не тот статус.
— Не понимаю, к чему ты клонишь.
— Ну, умер он.
— Кто умер?
— Автор, кто. Еще в шестьдесят восьмом. Ты разве не читала Барта?
— Никогда.
— А Лиотара? «Постмодернизм для детей»?
— Я не ребенок, — надулась М.
— Так и книга не для детей.
— Я и смотреть не стану на книгу, которая обманывает уже в заглавии.
— Да ладно, в чем же суть твоего открытия?
— Мммм… Черт… Кажется, я забыла.
— Тебе кажется, что ты его забыла?
— Не сердись. Вряд ли оно было таким уж важным. А мы с тобой отлично провели время. Как ты любишь говорить — день, проведенный в приятных бесцельных разговорах.
Мне нравится разговаривать с М. Она всегда знает, что мне нужно. А что плохого в том, что я разговариваю с мухой? Я один и могу делать что пожелаю. Она — моя подруга. И очень милая. Нет, между нами ничего не было. Еще вопросы есть?
— Ты записывал наши приятные бесцельные разговоры после обеда? — М. скорее испугана, чем удивлена.
— И приготовил их к публикации.
— И приготовил их к публикации? Но тогда они не были бесцельными.
— Наоборот, были. По крайней мере, таково было мое намерение.
— Намерение бесцельно поговорить… — В словах М. слышится сарказм.
— Ну да. Никто еще не издавал книгу бесцельных разговоров. Книгу о пустяках, о мухах, о тебе самой, если угодно.
— Ты сумасшедший. Тебя прилюдно признают сумасшедшим. Книга бесцельных разговоров. Книга откровений. И перед кем, я вас умоляю? Перед какой-то мухой. Ты и правда хочешь издать эту книгу?
— Ну… Честно говоря, я еще не решил… Может, сделать из этого сценарий фильма?
— Ого… сценарий фильма!
— Ага, скорее фильма. Никто еще не снимал фильм из одних только мелочей, из никому не нужных моментов. Фильм из того, что, как правило, вырезают из всех фильмов.
— Фильм из забракованных обрезков пленки?
— Не совсем. Всего этого нет даже в обрезках пленки.
— Не понимаю.
— Это будет фильм о том, как один герой бесцельно лежит на кровати после обеда. Герой, который слоняется по квартире, ходит в туалет, листает в нем старые газеты, спускает воду, зевает. Он может вообще не произнести ни слова. И никаких внутренних голосов. Человек, поглощенный своими мыслями, о которых мы ничего не знаем. В целом это тягостные мысли. Повседневные.
— Как ты?
— И даже хуже. Это будет ме-е-едленный фильм, где даже трагедии теряют свой блеск и догорают, как спички в пепельнице. Он будет посвящен лишь одному человеку. Фильм без общества, без миссии, если угодно. Фильм только о тленном в этой жизни.
— Вот это мне нравится. Тленное, значит. Как мухи шестидесятых. Никто уже о них не помнит.
— Шестидесятые — это были великие годы.
— Были? Но ты же их не помнишь.
— Так о них пишут. Le grand refus! Великий отказ. Фантазия у власти! Революция цветов. Важные годы.
— Важны не годы, а те, кто сейчас изо всех сил пытается их вспомнить. Не нравится мне это их усилие.
— В те годы они все были молоды…
— Каждый желает представить свою молодость событием чрезвычайной важности.
— Это так, однако…
— Однако никто не помнит мух-шестидесятниц. — М. дрожит. — Никто их не помнит. В шестьдесят восьмом было так много мух.
— Об этом, вот именно об этом и будет мой фильм или моя книга, если мне когда-нибудь удастся ее издать. О великих мухах шестидесятых, от которых ничего не осталось. Абсолютно ничего.
45
Ничего. Ничего. Ничего. Ничего. Ничего. Ничего. Ничего. Ничего. Ничего. Остается всего несколько листов, которые можно заполнить вот так. Что скрывается за этими буквами? Ничего. Вся нищета жизни.
Сегодня исполняется год с момента нашего развода с Эммой.
Я все еще не забрал у нее некоторые из своих снов и другие мелочи.
Сны, как кошки, дольше всех отвыкают от того места, где они жили.
Все говорят о конце. Веселятся, как дети, которые рассказывают друг другу страшилки. Со времен Откровения и до наших дней игра ничуть не изменилась. Кровь и огонь, потоп, столкновение с метеоритом, экологическая катастрофа, озоновая дыра и еще десяток абсолютно неминуемых и предначертанных вещей.
Лично для меня есть нечто пострашнее конца — его отсутствие. Я испытываю ужас при одной только мысли, что исход невозможен. В одной этой мысли — больше апокалипсиса, чем в сказках об апокалипсисе. Конца нет.