Таким образом, суждение о человеке как идеале красоты сочетает в себе чистое суждение вкуса и суждение о внутреннем, духовном миро, т. е. суждение о его нравственности. При этом суждение о субъективной целесообразности, или вкус, подчиняется объективной, более того, сверхчувственной целесообразности, т. е. морально доброму, или, другими словами, формальный критерий суждения вкуса подчиняется содержательному критерию нравственности. Отсюда, по заключению философа, «суждения на основе такого мерила никогда не могут быть чисто эстетическими» (5, 240) и вызывают к себе большой интерес людей.
Конкретный акт восприятия идеала красоты требует от человека напряжения всех его душевных сил, ибо при этом происходит восприятие человека как телесного существа, так и его духовности, нравственности. Но чтобы «видимое выражение нравственных идей, которые внутренне властвуют над человеком… — душевную доброту, или чистоту, или твердость, или спокойствие и т. д. — сделать как бы видимой в телесном выражении (как действии внутреннего), необходимо соединение чистых идей разума с великой силой воображения у того, кто хочет лишь судить о них, и тем более у того, кто хочет их изображать», — утверждает Кант (там же).
Как видно, механизм восприятия идеала красоты сходен с восприятием возвышенного в природе. Разница лишь в объекте восприятия. Если при суждении о возвышенных явлениях при роди возвышенным было лишь состояние душевных сил субъекта, настроенных на восприятие сверхчувственного, а не на вызвавшие это состояние силы природы, то суждение об идеале красоты человека имеет своим предметом это сверхчувственное[21]. Им, по Канту, является «человек, но рассматриваемый как ноумен; он единственное существо природы, в котором мы можем со стороны его собственных свойств познать сверхчувственную способность (свободу) и даже закон каузальности вместе с объектом ее, который оно может ставить себе как высшую цель (высшее благо в мире)» (5, 468–469).
Но так как идеи разума не поддаются изображению[22], то проявление моральности в конкретных действиях людей есть проявление ее через телесное или природное, собственно через действия фигуры человека и черты его лица. Ибо только они даны эстетическому созерцанию человека. Значение же поступков людей само по себе не проявляется, а постигается и оценивается разумом в результате восприятия действий человека на основе эстетического суждения о них. Отсюда, заключает Кант, «прекрасное есть символ нравственно доброго» (5, 375).
Символический способ изображения понятия в отличие от схематического (когда понятию рассудка соответствует априорное созерцание) характеризуется тем, что под понятие разума, которому адекватно не может соответствовать никакое чувственное созерцание, все же подводится эмпирическое созерцание, содержащее «косвенное изображение» этого понятия посредством аналогии. «Так, — приводит пример Кант, — монархическое государство можно представить как одушевленное тело, если оно управляется по внутренним народным законам, или же как машину (например, ручную мельницу), если оно управляется отдельной абсолютной волей, но в обоих случаях оно представлено только символические (5, 374).
Таким образом, поскольку идеи разума содержат в себе понятие о сверхчувственном и являются вследствие этого «не поддающимися демонстрации», как недоступные восприятию вообще, то между прекрасным и нравственным имеется лишь аналогия, а не тождество[23]. Оно проявляется в том, что как в процессе эстетической способности суждения удовольствие есть результат незаинтересованного восприятия формы предмета и обязательно для всех, так и формы практических максим разума (как всеобщих законодательств) априори определяют удовольствие, которое также не основывается на каком-либо интересе, хотя впоследствии и вызывает его. Но возбудив своими идеями интерес морального чувства, разум по может дать идеям объективное обоснование, ибо им является недоступный восприятию и представлению сверхчувственный субстрат природы, проявлением которого и являются, по Канту, способности человека, в том числе и эстетические[24]. Поэтому разум для подтверждения того, что всякое независимое от какого-либо интереса удовольствие должно свидетельствовать о закономерном соответствии ему продуктов природы, обращается к прекрасному в природе, т. е. природе, как соответствующей субъективной целесообразности способности ее восприятия. Отсюда Кант даже делает вывод о том, что эстетический интерес к красоте природы «находится в родстве с моральным; и тот, кто питает интерес к прекрасному в природе, может проявлять его лишь постольку, поскольку он еще до этого прочно основал свой интерес на нравственно добром. Следовательно, есть основание предполагать, что у того, кого непосредственно интересует красота природы, имеются по крайней мере задатки морально доброго образа мыслей» (5, 315). Ибо «восхищение природой, которая показывает себя в своих прекрасных продуктах как искусство… и как целесообразность без цели» (5, 316), пробуждает в человеке «внутреннее чувство целесообразного состояния души» (5, 309). И «так как мы нигде вовне не находим цели, — писал Кант, — мы, естественно, ищем ее в нас самих, а именно в том, что составляет конечную цель нашего бытия — в [нашем] моральном назначении…» (5, 316).
21
Кант утверждал, что «само по себе целесообразно (морально) доброе в эстетической оценке должно быть представлено не столько прекрасным, сколько возвышенным, так что оно вызывает в нас скорее чувство уважения (которое пренебрегает [внешними] возбуждениями), чем чувство любви и дружеского благорасположения, так как человеческая природа согласуется с морально добрым не сама по себе, а только через принудительное воздействие, которое разум оказывает на чувственность» (5, 281).
22
«Для того чтобы доказать реальность наших понятий. — писал Кант, — всегда требуются созерцания (…) Но если требуют, чтобы была доказана объективная реальность понятий разума, т. е. идей… то хотят чего-то невозможного, ибо никак нельзя дать какие-либо созерцания, которые соответствовали бы этим идеям» (5, 373).
23
«1. Прекрасное нравится
24
«…Оба вида идей — идеи разума и эстетические идеи — должны иметь свои принципы, и притом в разуме: первые — в объективных, а вторые — в субъективных принципах его применения» (5, 364).