«Критика способности суждения», хотя и написана последней, помещается Кантом между двумя предыдущими «Критиками» и призвана объединить в одно системное целое рассмотрение природы как мира явлений и свободы как проявления в душе и поведении человека свободы, независимой от мира явлений природы и обусловленной закономерностями, действующими в области сверхчувственного и, следовательно, непостигаемого мира «вещей в себе». Ибо, по Канту, «область понятия природы под одним законодательством и область понятия свободы под другим совершенно обособлены друг от друга глубокой пропастью… Понятие свободы ничего не определяет в отношении теоретического познания природы; понятие природы точно так же ничего не определяет в отношении практических законов свободы; и в этом смысле невозможно перекинуть мост от одной области к другой»[2].
В этом противопоставлении мира материального и мира духовного отразился общий недостаток домарксовой философии, ее неспособность попять сознание как свойство или функцию высшей формы организации материи — мозга человека. Поэтому попытками «связать» духовное и материальное, вернее, теоретически обосновать эту очевидную связь в человеке и различаются по своим оттенкам многочисленные идеалистические направления в философии прошлого и настоящего.
Кант стремился обосновать связь и взаимодействие духовного и материального посредством своего учения о целесообразности. Он считал, что основания для человеческой деятельности хотя и лежат в мире сверхчувственном, действия людей происходят в мире явлений (так как человек — тоже явление), которые на основе приписываемой им целесообразности или содействуют, или препятствуют действиям человека, а в конечном итоге — его свободе.
Кант утверждал, что «действие согласно понятию свободы есть конечная цель, которая <…> должна существовать, для чего и предполагается условие возможности ее в природе (субъекта как чувственно воспринимаемого существа, а именно как человека). То, что предполагает это условие a priori… дает нам в понятии целесообразности природы посредствующее попятив между понятиями природы и понятием свободы, которое делает возможным переход от чистого теоретического [разума] к чистому практическому…» (5, 196–197). Отсюда, согласно теории познания Канта, природа должна рассматриваться и теоретически, и телеологически. «Во всяком исследовании природы, — писал Кант, — разум по праву взывает сначала к теории и лишь позднее к определению цели» (5, 68). Дело в том, что научное познание, по Канту, может рассматривать природу лишь как «механический агрегат» причин и действий, причинно-следственных отношений ее явлений. Рассмотрение же природы с точки зрения ее целесообразности выходит за пределы научного познания и «допускает лишь телеологический, а никак не физико-механический способ объяснения, по крайней мере для человеческого разума» (5,91).
Только творец природы, если бы он существовал, мог знать ее цели или определяющие основания всех ее процессов и действий. Но человеку ничего не известно о существовании их, и поэтому он не имеет никакого права усматривать в природе какие-либо внутренне присущие ей, имманентные цели. Но тогда, по Канту, природа не может не представляться как мир случайных причинно-следственных явлений. Чтобы избежать этого, Кант решается на введение «тонкого антропоморфизма» как принципа рассмотрения природы, допускает возможность некоего разума, целью которого являются действия природы по аналогии с разумом человека, при помощи которого он устанавливает цели своих действий. «Цели имеют прямое отношение к разуму, будь то чужому или нашему собственному. Но чтобы усмотреть их в чужом разуме, мы должны положить в основу наш собственный разум, по крайней мере в качестве его аналога, так как без него они вовсе не могут быть представлены», — писал Кант (5, 95). Как видим, Кант пытался преодолеть недостатки механистического рассмотрения природы, и особенно живых организмов, которое благодаря успехам в естествознании XVIII в. становилось в то время господствующим методом рассмотрения природы человека и общества.
Однако механицизм все же, по справедливому утверждению В. Ф. Асмуса, «остается для Канта идеалом теоретического естествознания <…> В то же время Кант с большой настойчивостью выдвинул перед философией и перед теорией познания вопрос о целесообразности форм органической природы. Он с редкой проницательностью показал, что наука не может остановиться перед загадкой целесообразности и не вправе сложить перед ней свое оружие причинного теоретического исследования и объяснения»[3].
2
3