Фома Аквинский писал: «Понятие красоты успокаивает страсти благодаря тому, что красоту созерцают или познают. Поэтому красоту воспринимают главным образом те чувства, которые, подобно зрению и слуху имеют познавательный характер, являясь тем самым помощником разума...» [148.84].
Как видим, Аквинский здесь следует аристотелевской концепции катарсиса (очищения), которое производит в человеке прекрасное (красота «успокаивает страсти»).
Жак Маритен пытается этому объективизму Фомы Аквинского придать более мистический и субъективный смысл.
Не отрицая того, что «красота — предмет разума», он все же добавляет: «Человек может, конечно, наслаждаться чисто разумной красотой, но врожденное человеку прекрасное — то, которое восхищает разум через посредство чувств и их интуигряо [выделено мной. — ЕЯ.]» [148.85—86], т.е. оправдывает в искусстве такие течения, присущие современному модернизму и опирающиеся на интуитивистские эстетические концепции, как абстракционизм и сюрреализм.
Более того, если для Фомы Аквинского красота — помощник разума и познания, то для Маритена «интуиция художественной красоты и абстракция научной истины находятся на двух противоположных полюсах» [148.87].
Именно поэтому некоторые эстетические концепции, являющиеся теоретической основой современного модернизма, тяготеют к неотомистской концепции прекрасного. Так, например, представитель американской «философии реализма» Джордж Сантаяна считал, что духовные ценности носят двоякий характер: рациональный и иррациональный, причем последний является носителем высших ценностей. «Ценности возникают из непосредственной и неизбежной реакции жизненного импульса и из иррациональной стороны нашей природы, — пишет Сантаяна и далее продолжает: — Рациональная сторона по своей сущности относительна... Если бы какое-то предпочтение или правило были бы объявлены окончательными и основными, то тем самым они были бы объявлены иррациональными...» [148.242]. Итак) для Сантаяны существуют два ряда ценностей — рациональный (низкий) и иррациональный (окончательный и основной). Еще более основательно его близость к неотомистской концепции проявляется в понимании природы красоты. «Первоначальный подход к определению красоты, — заявляет Сантаяна, — осуществлен исключением всех интеллектуальных оценок, всех оценок; факта или отношения» [148.242], т.е. красота иррациональна, алогична, не несет в себе смысла и закономерной ясности. И хотя неотомизм не отказывает разуму, интеллекту в познании красоты как божественной благодати, и все же иррациональный аспект рассуждений Сантаяны близок ему.
И далее Сантаяна еще яснее в теории утверждает близость своей концепции к религиозному мировоззрению и неотомизму. Он пишет: «Красота есть... выражение идеала, символ божественного совершенства и разумное проявление добра. Литания стимулов благородства может быть легко составлена и повторена во имя восхваления нашего божества» [148.238].
Как видим, рассуждения Дж. Сантаяны очень близки к основным положениям неотомизма, отдающего предпочтение божественной красоте, и вместе с тем к практике сюрреализма — одного из ведущих направлений современного модернизма в искусстве.
Сюрреализм «блестяще» продолжает традиции средневекового мистически экзальтированного официального церковного искусства и вместе с тем опирается на идеи современного неотомизма.
Вместе с тем сюрреалисты стремятся современно интерпретировать некоторые аспекты средневековой материальной обрядности.
Так, например, Сальвадор Дали пишет картину «Мае West» (1934—1936)1, в которой трансформирует христианские театрализованные мистерии, начинавшиеся с занавеса, где была изображена голова дьявола — устрашающая и отвратительная. Прототипом этого образа является американская кинозвезда начала 1930-х гг. Мей Вест.
Говоря о категории искусства, Фома Аквинский следовал за Аристотелем, считая, что оно дает знание не только о божественной, но и о земной красоте,
«Искусство Фома Аквинский рассматривает как подражание. Здесь он идет по пути Аристотеля. Как и Аристотель, он основное назначение искусства видит в познании. Прекрасным Фома называет тот образ, который наиболее полно отражает вещь, даже если она сама была безобразной» [118.59].
«Изображение называют красивым, если оно в совершенстве передает черты какого-нибудь безобразного предмета», — пишет он в «Сумме теологии» [148.84].
И все-таки Фома Аквинский считал, что «акт познания становится легче при наличии порядка, каким является красота» [43.15], которая в конечном счете есть сияние божественной премудрости.