Сама истина, сама природа говорят его языком без всякой примеси искусства. Это возвышенно, хотя автор не прилагает никаких усилий.
В трагедии «Смерть Цезаря»[52] Брут, упрекая Кассия в попустительстве хищениям, которые совершают в Азии его ближние, говорит: «Припомни мартовские иды: припомни кровь Цезаря. Мы пролили ее во имя справедливости. Неужто тот, кто нанес первые удары, кто первым наказал Цезаря за покровительство разбою, сам запятнает руки лихоимством?»
Цезарь, приняв, наконец, решение отправиться в сенат, где его должны убить, говорит так: «Трус умирает много раз задолго до смерти, а храбрый умирает только однажды. Из всего, чему я в жизни удивлялся, ничто меня не поражало больше страха. Коль скоро неизбежна смерть, так пусть она придет».
В той же пьесе Брут, вступив в заговор, говорит: сна лишился с тех пор, как заговорил об этом с Кассием. Промежуток между ужасным замыслом и его исполнением похож на страшный сон. Смерть и дух спорят в сердце, собравшись на совет. Оно потрясено, подобно стране, где вспыхнуло междоусобье».
Не следует забывать также о прекрасном и незабываемом монологе Гамлета, который был воспроизведен на французском языке[53] с тщанием, коего требует язык нации, скрупулезной до чрезмерности во всем, что касается благопристойности.
Небытие иль жизнь – вот ныне выбор мой,Страдать иль умереть – судьбины нет иной.О небо, помоги, дай мужества и силы!Позорный гнет сносить, смиряться до могилы,Иль сразу кончить все, покинуть эту твердь?Зачем же медлю я? И что такое смерть?Предел всем горестям, мое отдохновенье,Сон после долгого, горячечного бденья.Уснешь – и все кругом замрет. А что, как вдругСон сменится чредой неизреченных мук?
Нам с детских лет грозят, что с жизнью скоротечнойНе все кончается, что пыткой бесконечнойЗагробный мир грозит. О страшный переход!Одна лишь мысль о нем – и в сердце мрак и лед.Но если бы не он, не этот ужас странный,Кто стал бы жизнь терпеть, сносить ее обманы,Лжецов-священников кощунственную ложь,Коварство женское, заносчивость вельмож?И кто своей души томленьем и недугомДелился бы с пустым и равнодушным другом?Сияла бы нам смерть, как факел, впереди…Но страх сжимает грудь, он говорит – «Пожди!»И бегство от скорбей несчастным запрещает,И в робких христиан героев превращает.
Какое заключение вывести из этого контраста величия и низости, высокой разумности и грубого безумья, наконец, из всех иных контрастов, которые мы видим у Шекспира? То, что он был бы величайшим поэтом, живи во времена Аддисона.
Этот прославленный муж, чей талант расцвел в царствование королевы Анны, умел, быть может, лучше всех английских писателей поверять свой гений вкусом. У него был правильный слог, воображение, выражавшееся с чувством меры, изящность, сила и естественность в стихе и в прозе. Друг благопристойности и правил, он желал, чтобы трагедия была исполнена достоинства, и его «Катон» именно таков.
С первой строки стихи этой трагедии достойны Вергилия, а чувства – Катона. Нет в Европе театра, где сцена Юбы и Сифакса не была бы встречена аплодисментами как верх искусности, умелого развития характеров, прекрасных контрастов, чистоты и благородства слога. Литературная Европа, знакомая с пьесой по переводам, рукоплещет философским истинам, высказываемым Катоном.
Строки, которые произносит в пятом акте этот выдающийся деятель[54] философии и Рима, читая «Трактат о бессмертии души» Платона, тогда как на столе пред ним лежит обнаженный меч, уже давно переведены на французский. Мы должны привести их здесь.
О да, Платон, ты прав, душа не знает тленья!Ей внятны Господа заветы и веленья:Не потому ль она, предчувствием полна,От благ мирских бежит и гибель ей страшна?Века бескрайние, меня вы унесете!Я цепи разобью и чувств моих и плоти,И сброшу тяжкий груз всех суетных тревог,И грозной вечности переступлю порог.О милосердная и роковая вечность!Сиянье и туман, провала бесконечность!Откуда я пришел? Куда сейчас иду?В краях заоблачных что я в тот миг найду,Когда порвется связь со всей тщетой гнетущей?Где будет этот дух, себя не познающий?Каков он, мир иной, без граней и времен?Но если есть Господь, возрадуйся, Катон!Сомненья прочь, Он есть, и я – Его творенье.В душе у праведных Его напечатленье,А грешный не уйдет от страшного суда.Но где свершится он, сей страшный суд? Когда?Здесь целомудрие растоптано пороком.Добро в плену у зла и слезы льет потоком,Удача правит всем, и только жалкий тать,Подобный Цезарю, здесь может процветать.Так поспешим бежать на волю из темницы!О Истина, ты мне сверкнешь, как луч денницы.Тут, на земле, мы спим, и ты нам не видна:Жизнь – сон, и только смерть – восстание от сна.
вернуться«Смерть Цезаря» – речь идет о трагедии Шекспира «Юлий Цезарь».
вернутьсяНе следует забывать также о прекрасном и незабываемом монологе Гамлета, который был воспроизведен на французском языке… – монолог Гамлета «Быть или не быть» был переведен на французский язык Вольтером в XVIII письме «Философских писем».
вернутьсяСтроки, которые произносит в пятом акте этот выдающийся деятель… – монолог Катона был переведен Вольтером в XVIII письме «Философских писем».