Прежде всего эстетика не является точной наукой, подобной математике, физике или биологии, и никогда не станет ею. Это отмечал в ясной форме еще Аристотель. В частности, относительно этики, близкой по своему характеру к эстетике, он предостерегал: «Что касается разработки нашего предмета, то, пожалуй, будет достаточным, если мы достигнем степени ясности, какую допускает сам этот предмет. Ибо не во всех выводах следует искать одну и ту же степень точности, подобно, как и не во всех созданиях человеческой руки. В том, что касается понятий морального совершенства и справедливости... царят столь далеко простирающиеся разногласия и неустойчивость суждений, что появилась даже точка зрения, будто своим существованием они обязаны только соглашению, а не природе вещей... Нужно поэтому удовлетвориться, если, обсуждая такие предметы и опираясь на такие посылки, удастся указать истину только приблизительно и в общих чертах... ибо особенность образованного человека в том, чтобы желать в каждой области точности в той мере, в какой это позволяет природа предмета»[19].
Это рассуждение имеет непосредственное отношение и к эстетике: в ней достижима только такая точность, какая позволяется природой исследуемого ею предмета — искусства. Неразумно, в частности, надеяться, что эстетика, складывавшаяся на протяжении всей своей истории из многих конкурирующих направлений, однажды станет чем-то единым, что, скажем, феноменологическая, экзистенциалистская или марксистская эстетика окончательно вытеснят все другие эстетические концепции. Наивно надеяться также на ясные определения центральных категорий эстетики, включая понятия «эстетическое видение», «искусство», «произведение искусства», «прекрасное», «возвышенное», «эпатирующее», «комическое» и т.д.
Эстетические суждения и оценки, по Витгенштейну, являются особого рода игрой в контексте языковых игр, присущих той или иной культуре. Искусство — это тоже художественная игра, непосредственно связанная с эстетической игрой. Сама культура представляет собой игру («практику»), а именно — «большую игру». Как раз она содержит в себе мотивировки для разнообразных художественных игр и суждений о них — игр на языке эстетических терминов. Чтобы понять смысл этих терминов и тех высказываний, которые их содержат, нужно принимать во внимание те действия — мимику, жесты и другие движения человеческого тела, — которыми сопровождаются эстетические высказывания. Первоначально прилагательные «милый», «изящный» и т.п. использовались как восклицания. Можно сказать «Какой милый», но можно просто воскликнуть «Ах!» и улыбнуться или погладить живот. «В границах первобытных языков, — полагает Витгенштейн, — проблемы с тем, что означают такие слова, как “красивый” или “хороший”, или что им соответствует в реальности, не возникает»[20].
В этих замечаниях Витгенштейна по поводу природы эстетического интересны несколько моментов. Эстетическое имеет социальную природу и определяется «большой игрой» — культурой. Оно связано с удовольствием, причем последнее является не каким-то специфическим удовольствием, говорящим о таинственной, почти мистической связи человека со всей Вселенной, а обычным удовольствием, родственным тому, которое доставляется человеку вкусной пищей или приятным запахом. В старой эстетике много говорилось о «высших» и «низших» типах удовольствия, причем эстетическое удовольствие относилось к самым высоким типам. Но никакого сколько-нибудь ясного различия между видами удовольствия так и не удалось провести. Витгенштейн скептически относится к идее построения внятной иерархии удовольствий. Он прямо говорит о неотличимости эстетического удовольствия от других типов удовольствия, исключая, возможно, только силу, или напряженность, удовольствия.
Эстетические суждения сближаются Витгенштейном с восклицаниями и даже с жестами. Это объясняется, по-видимому, влиянием распространенной в 30-40-е гг. прошлого века неопозитивистской идеи, что этические, эстетические и подобные им утверждения родственны непроизвольным восклицаниям, типа «Ах!», «Ой!» и т.п., не имеют никакого смысла, помимо выражения определенных чувств, и не способны быть истинными или ложными.
Мысль, что слова «красивый», «изящный», «прелестный», «величественный», «помпезный» и т.п. ничего не означают в реальности и являются поэтому псевдопонятиями, своего рода лингвистическими жестами, подобными жестам в собственном смысле, является, конечно, ошибочной. Если бы это было так, эстетика не являлась бы наукой даже в самом слабом смысле слова «наука»[21].
20
21
О классификации наук см.: