— Он всегда приходит с чемоданом. А от чемодана так и разит. С ног сшибает. Запах очень похожий на фимиамный. Пойдите в церковь и понюхайте. Точь-в-точь… И еще одни ходит. Тоже с чемоданом. Но этот без запаха. Наверное, иконы древние или картины фламандских мастеров где-то ворует и через нее переправляет… Она его называет Василием Кириллычем. Конечно, это кличка… К ней и женщины ходят. И тоже с чемоданчиками. Я думаю, приносят сектантскую литературу, не иначе. Чего бы еще носить? Так что тут явно преступные действия, направленные на подрыв… Ну? Вы беретесь за это дело? А то ведь я пойду по инстанциям. — И нахально смотрит на люстру.
«Вот, — думаю, — клюква. Еще в главк попрется эта бдительная. И если окажется в самом деле спекуляция фимиамом, нам тогда дадут… Охрана труда ввяжется, общество «Знание» и другие.
— Хорошо, — говорю, — займусь. Мне тоже неинтересно, чтобы член нашего коллектива фигурировал в скандальном процессе. Еще сюда натащит какой-нибудь дряни… Принимаю ваш сигнал.
— Я очень рада, что вы поняли. Надеюсь, вы разоблачите этот уродливый нарост на нашем обществе и родимое пятно международного империализма.
…Я решил не канителить и сразу пошел к Чуфлыгиной.
— Вот, Валерия Петровна, какое дело. Для лекарства мне нужна чайная ложка фимиама. Никак не могу достать. Может, у вас есть где-нибудь в домашней аптечке? Выручите.
Она повела себя как-то странно. Открыла рот, потом закрыла, потом снова открыла.
— Я, извините, недослышала. Тут шум такой. Арифмометры эти… Вам нужна чайная ложка?
— Да. Чайная ложка фимиама.
— Чайная ложка чего?
— Фи-ми-а-ма. Желательно в расфасовке. Я всегда беру в пакетах, а то обвесят еще. И почем он нынче? Думаю, вы по знакомству уступите по своей цене.
— Това-арищ Мастикин! — Это она говорит. — У вас вид действительно какой-то такой… больноватый. Давайте мы вас в поликлинику отведем. Юра! Стопер!
— Не надо Стопера! — твердо говорю я. — Валерия Петровна, валяйте начистоту. Ведь мне все известно.
И выкладываю ей данные о ее подозрительных посетителях. Конечно, о соседке умолчал.
— А теперь признавайтесь, — сурово говорю я. — Чистосердечное признание облегчит справедливое наказание. Вы, конечно, оступились, но родной коллектив поможет вам выбраться из грязной трясины. Кто эта женщина с чемоданом?
— Это, наверно, ма… ма… — Она начинает заикаться, и я ей помогаю.
— Мама? Ваша мама?
— Да нет. Не мама, а ма-никюрша. Она приходит раз в неделю. Делает мне маникюр, я ей плачу. И все.
— Интересно, — задумчиво говорю я. — Загадочная ситуация. А почему вы не ходите обычным порядком в парикмахерскую?
И тут она полностью разоблачает себя:
— В парикмахерскую мне надо тащиться с двумя пересадками. Да еще там в очереди настоишься. Я потеряю на этом не меньше двух часов, А маникюр на дому отнимает двадцать минут. К тому же Анна Семеновна приходит по первому звонку, в любой день. А вы попробуйте сделать маникюр, скажем, седьмого марта. У вас глаза на лоб вылезут…
А возьмите педикюр. Еще хуже. В салоне красоты начинают давать талончики на педикюр с четырех часов. В рабочее время. Значит, нужно с работы отпрашиваться. Если опоздаю — не получу талона. Если успею — мне с талоном снова ехать через неделю или дней через десять. На этом я теряю уже не два часа, а два дня.
— Ну, ладно, — примирительно говорю я. — А Василий Кириллыч? Какую такую литературу он вам носит?
Но она не побледнела, как я ожидал, а начала тихонько смеяться.
— Это па-па…
Тут я вышел из себя.
— Вы, гражданка Чуфлыгина, не заливайтесь. Тут вам не кабачок папа Юзефа, а контора комбината. А я не пан Зюзя, а руководитель профсоюзной организации.
— Это парикмахер, — говорит она. — Василий Кириллыч чудно делает укладку. Очень хороший мастер. Могу порекомендовать вашей жене.
— Моя жена не имеет дела с частниками, — сухо отпарировал я. — Она ходит в парикмахерскую УБКО нашего района.
Я замолчал. Я вспомнил, как месяц назад жена ходила в салон. Ушла утром. Вернулась в пять часов дня, голодная, злая и незавитая. Ее сначала в очереди промытарили, а когда она дождалась, сказали, что длинные волосы причесывать не будут. Пусть сначала острижется. Стричься она не захотела и вернулась домой. Я тоже был злой, насидевшись без обеда. Мы тогда развели дискуссию, что я даже разбил две тарелки. Конечно, в театр мы уже не пошли.
А Валерия Петровна, не зная ничего этого, продолжала:
— Еще ко мне ходит Сергей Прокофьич. В ателье пальто шьют четыре месяца, а он за две недели управляется. Мне, говорит, нет расчета долго чухаться с одним заказом.