— А что? Почему Антошка Клюквин смог стать известным цветоводом, а я не могу стать фруктоводом? Чем я хуже? Еще один мудрец сказал, что каждый человек должен вырастить хотя бы одно дерево.
— А этот мудрец часом не сказал тебе, — саркастически заметил отец, — что у нас участок — шесть соток? Это тебе не три горшка с тюльпанами, как у Антошки на подоконнике.
— Во-первых, Антошка экспериментирует у бабки Антонины в деревне Кабанюхе. Там у нее гектар с исходом, — отпарировал Аркашка, — а, во-вторых, у других садоводов не меньше земли, а они управляются, и еще хнычут, что мало.
— Аркадий! — сказал отец, — сейчас я тебе объясню ситуацию, и ты, быть может, перестанешь изводить нас с матерью. Если, конечно, у тебя в голове мозги. А не…
Он подошел к секретеру и вытащил из ящика пожелтевшую от времени бумажку.
— Вот! Официальный документ. Слушай, что в нем написано. «Тов. Кулькову А. К. Лабораторными исследованиями установлено, что почва на вашем участке — тут двоеточие — кислотность — весьма кислая, фосфор — обеспеченность низкая, калий — очень бедная. Механический состав — легко суглинистая». Понятно? (Пауза.) Ничего тебе не понятно. Это все значит, что земля на нашем участке фиговая, и никакой уважающий себя фрукт расти на ней не будет.
— А у других почему? И вишни, и груши, и малина…
— А другие удобрений много внесли. Органических.
— Навоз?
— Аркадий, выйди из-за стола!
— Ну, что ты, Танюша! (это я вмешалась), слово вполне литературное… Ничего, сиди, Аркашка. Правильно папа говорит. Нужна органика: компост, торфокомпост. А это, брат «дефисит». В магазине не продают.
— А где же другие берут, папа?
— Ну… Честно говоря, не знаю. Я просто не занимался этим вопросом.
— И напрасно, — изрек Аркашка.
Отец подавленно молчал.
Я мысленно похихикала, но, увидев на лице Аркадия настоящее неподдельное горе, пожалела парня. В самом деле, он же хочет как лучше. А тут — не то, что помочь, никто понять не хочет.
— Аркаша, — сказала я, — давай-ка подумаем, в каком московском учреждении могут быть лошади, коровы или ослы… Ослы годятся?
— Лошади в милиции есть! — радостно отозвался Аркашка.
— Еще чего! — испугалась Татьяна. — В милицию он попрется!
Во избежание подобных расхолаживающих реплик мы с Аркадием ушли на балкон и стали думать. Кое-что придумали. Наметили план в несколько пунктов. И этот план мой племянник начал немедленно претворять в жизнь.
Прежде всего он отправился в прославленный подмосковный совхоз. Здесь животновод по фамилии Саввич, которому не в диковинку были и иностранные экскурсии, повел его в коровник и прочел ему обстоятельную лекцию о привязном содержании скота.
— Видите, молодой человек? Пол в коровнике решетчатый, поэтому отходы, то есть корма, пропущенные через корову, сами падают вниз, в подвал. А коровы стоят чистенькие, как графини… Из нижнего помещения отходы немедленно вывозятся и складываются в компостные траншеи. Лишнего у нас нет, извини, и не предвидится. У нас все идет в свое хозяйство…
И Саввич закончил совершенно неожиданно:
— А не хотите ли пойти к нам на работу? Нам очень нужны молодые кадры. Работа весьма перспективная.
Все это Аркашка рассказал мне.
— А, может, в самом деле, в милицию толкнуться, — предложила я.
— Мне что-то не хочется, — отверг Аркашка. — Понимаешь, тетка, пусть это будет наш последний резерв. Я лучше толкнусь на ипподром.
У входа на ипподром его встретили два гражданина средних лет, с опухшими от неизвестной болезни лицами. Один из них спросил:
— Рубчик у тебя найдется? Ах, нету? Тогда мотай отсюда пока по шее не наклали.
И снова Аркашка вернулся ни с чем. Всю неделю я была занята и смогла встретиться с ним не скоро. Встреча была трагической.
— Тетка! — сказал он со слезами в голосе. — Не знаю, чего и делать. Всю Москву избегал — ни одной коровы не встретил. Ослов тоже не видал. Случайно наткнулся однажды на лошадь. Она везла флягу с молоком в детский садик. Я спросил деда, который правил, не возьмет ли он меня в подручные. А он как заорет:
— Надоели вы мне до черта! Бегают тут всякие за несчастной животиной — спасу нет! Она уже вся на нервах. Хоть на мотороллер переходи на старости лет: это же надо, лошадь диковиной стала. Страусу не дивятся, а лошади — изумляются.
Закончив повествование о хрыче-грубияне, водителе лошади, Аркашка грустно умолк. Он машинально взял газету и как всегда начал просматривать объявления на последней странице. Вдруг он подскочил как ужаленный и завизжал: