— Оды и моратории? Наверно, оратории.
— Пусть оратории, — согласился Бибирев. — Ну, так что, несовершеннолетний Кульков? Составлять протокол о нарушении или заключать мирный договор?
Нокаут. Чистая победа осталась за Бибиревым.
…Начальник отделения Шиповалов посмеялся от души, выслушав рассказ Бибирева, но потом озабоченно спросил:
— А если, допустим на один момент, малец согласился бы на изъятие музыкального агрегата? Куда бы мы его дели? В клуб — у нас уже там все имеется, что надо. Ломать? Жалко. Парень, наверно, ее по винтику собирал.
— Я бы предложил использовать агрегат как воспитательное средство для пятнадцатисуточников, — солидно ответил Бибирев. — Пусть просвещаются. Узнают, что такое Ганимед, а также Оттаван.
— А ты жесток, Бибирев, — покачав головой, сказал начальник. — Мелким правонарушителям случайно оступившимся — и такое сильнодействующее? Нас не поймут… Вот разве что для матерых рецидивистов? А? Как ты на это смотришь? — Шиповалов любил пошутить.
— Согласен! — засмеялся Бибирев. — Но, я думаю, ничего не получится: Кульков-младший обещал держаться в рамках. А ему верить можно.
МОЙ ПЛЕМЯННИК АРКАДИЙ
— Меня огорчает сын! — пожаловалась мне сестра.
— А что случилось? Соображает на троих? Или повадился на ипподром, на всякие там дерби и конкур-иппик? Или просиживает до утра в кафе «Розовый бурундук»? А, может, он у тебя многоженец?
— Какой там «Розовый бурундук» и дебри? — говорит она, роняя крупные, как сортовой горох, слезы. — Ему же только семнадцать. Но он грубиян. Он груб, как крапивной мешок. Любой дореволюционный биндюжник перед ним — член палаты лордов. Ни слова не скажет без хамства.
Я сижу, слушаю и думаю. Очень хочется помочь сестре.
— А где этот грубиян?
— Сидит как порядочный, к экзаменам готовится.
— А кроме хамства он еще чем-нибудь увлекается? Есть у него хобби? Марки, пластинки, этикетки с бутылок, блондинки?
— Как не быть хобби! Модами увлечен до крайности. Галстучки с переливами, носочки «Бабуин», куртку вот купил с жирафой на спине. «Адидасы» всякие, фирмы какие-то… Просто убивается по всему модному.
— Ладно, — говорю, — попробую. Давай обедать, да зови своего модника.
И вот, в дверях появляется долговязый балбес.
— Ба-а! Тетка! — орет он с порога, — притащилась, кочерыжка!
— Ах ты, орясина! — визжу я в ответ, — здорово, дубина! Тысячи дьяволов, ну и вытянулся же ты!
Аркашка удивленно смотрит на меня и хмыкает:
— Во дает! Тетеха, у тебя словарь — класс!
— Ах ты, лопоухая тварь! — нежно рычу я. — Приткнись к столу, жри и не мешай. Я твоей матери рассказываю, как я ездила за границу, тысяча дьяволов и одна ведьма.
— А куда тебя носило, тетка? — спрашивает он с любопытством.
— В Затанайку, куда же еще, — небрежно отвечаю я.
— Труха! Бред! Такой и страны нет!
— Много ты понимаешь, суслик. Недавно только образовалась. В результате военной хунты. Да-а… Холера им в бок! Ни за что бы не потащилась в эту дыру, если бы… А знаешь ли откуда в наше время к нам идет мода?
— Из Парижа, — делает попытку Аркашка.
— Фиги! Черта в ступе! Не-ет, брат! Мода во все страны Европы поступает только из Тазаняки.
— Ты говорила — Затанайки, — поправляет Аркашка.
— Я и говорю. Оттуда. Там я научилась по-современному беседовать. Самая последняя мода — прямота и суровость выражений, иначе засмеют за сюсюканье. Да и еще квакершами обзовут, клянусь кишками акулы! Ну, я — это понятно. А вот ты откуда моды набрался?
— А я разве модный? — застенчиво спросил Аркашка.
— Ка-а-ак? Клянусь Вельзевулом! Тысяча Асмодеев и черная кошка! Судя по разговору — ты вполне современный чувак.
— Тет…ка, а на ихнем языке ты можешь ругаться? — уже совсем робко спрашивает племянник.
— Ого-го-го! — брякнула я.
— Теть! Ну, ругнись! Ну, хоть разочек. По-затанайски.
— Гм… Что бы это такое сказать? Да, вот: харагисар! Каркидумаг!.. А теперь заткнись, и дай мне поесть…
После сладкого я заявила:
— Нажралась, как Мартын мыла. Или как дурак на поминках. Ну, бывайте. Мне пора.
— Бывайте, тетя! — прошептал он, с восторгом глядя на меня. — Приходите еще!
— Клянусь хвостом Сатаны! Приду ровно через педелю, — и я, хихикая, вышла.