— Доброволец, — постарался он пояснить свою непростую историю.
Куда проще было показать справку из истребительного батальона. Пусть знает, что он сам взял в руки винтовку, пусть знает, что в Эстонии потруднее, чем в других местах: там, помимо фашистов, еще и местные бандиты. Да, да… совсем под боком мог жить враг.
Девушка слушала, быть может не понимая, сколь сложной была обстановка в Эстонии, хотя это и происходило всего в нескольких сотнях километров от Ленинграда. То, что Парню казалось геройством — борьба за советскую власть, вступление добровольцем в армию, — для нее было само собой разумеющимся. Ее больше интересовала его частная жизнь.
— Родители? Отец. Мать. Сестра. В Эстонии.
Девушка тоже сообщила, что и ее родные остались в блокадном Ленинграде, и она уже несколько месяцев ничего не знает о них.
— Вы одна?
— Одна.
Они сидели в огромном зале ожидания бок о бок, вдвоем, — и тот и другой одинокие.
Прибыл поезд, следовавший через Бугатак. И снова Парню не удалось влезть в вагон. Но теперь при возвращении с промерзшего перрона к горечи неудачи примешивалось и нечто похожее на радость. Впервые его ждали здесь. Место его все еще берегли. Потолок зала уже не казался таким высоким, стены вроде бы приблизились, и от них словно исходило тепло.
Со вздохом облегчения Парень опустился на прежнее место. Хорошо, что они могут еще посидеть здесь рядом.
Подошел поезд, направлявшийся в Ташкент. Девушка схватила в руки три чемодана, не разрешив Парню помочь ей. Пусть лучше стережет место. Это, разумеется, был только предлог, чтобы Парень не простыл в летнем пальто на перроне, — со своим рюкзаком он как-нибудь нашел бы после отхода поезда свободный пятачок на полу.
Они расставались и снова встречались у скамейки, — один берег место для другого. Много раз прощались, а при возвращении слова приветствия заменял радостный блеск глаз. Потом даже не прощались, просто обменивались взглядами.
Они привыкли, что каждое расставание означало новую встречу через полчаса. И случись по-иному, это огорчило бы обоих. Только чувство долга заставляло их делать попытки уехать.
Сначала ходили есть порознь. Потом отправились вдвоем в людскую круговерть перед ресторанной дверью, где их не раз притискивали друг к другу. Чтобы Девушку не оттеснили, Парень держал ее за руку. Их так крутили в толпе, что порой они чувствовали дыхание друг друга. В сутолоке платок у Девушки сполз на плечи, и Парень увидел ее отливающие глянцем, еще хранившие следы завивки волосы.
Они пробились к длинным столам и облегченно вздохнули. Отдали талоны, из-за спины им сунули на стол тарелки с супом и ломти хлеба.
Оглядев сидевших за столом, Парень заметил, как отличалось лицо Девушки от многих других, — оно не потемнело от ветра и мороза. Даже в этом душном от пара и скопления людей помещении на нем не выступило ни капли пота, только щеки нежно порозовели. Давно не видел Парень женского лица. До сих пор на станциях и в вагонах на глаза ему попадались только закутанные в платки клуши. Он уже забыл цвет и запах девичьих волос.
В глазах Девушки молчаливый Парень выделялся среди гомонивших, шумевших, переругивавшихся людей, казался необычным. Его занесло сюда из мира, где жили капиталисты-миллионеры и обездоленные бедняки, где происходило все то, о чем говорилось в учебниках истории и рассказывалось в заграничных фильмах. Так, во всяком случае, представлялось Девушке. И вот он сидит понурившись на кончике скамьи.
Парень был слишком молод, чтобы понять, что в каждой взрослой девушке пробуждается потребность заботиться о ком-то. Он сам хотел быть для нее защитой и поддержкой.
Нехватку слов Парень стремился возместить делами: за время своих странствий он кое-что приметил и освоил, что теперь им обоим могло пригодиться.
Сидя на скамейке и жуя черствый хлеб, он достал из кармана коробку из-под конфет, в которой теперь была горчица. Ему было приятно, когда Девушка обрадованно сказала, что никогда не ела ничего вкуснее ломтика черного хлеба с тонким слоем горчицы. И тогда Парню пришлось долго растолковывать значение незнакомых слов на коробке. Эта блестящая, с пестрой рекламой конфетная коробка тоже делала Парня непохожим на тех, кого Девушка когда-либо знала. Ночные притоны, кабаре — все это было чуждо ей. Позади у нее была только учеба и затем работа. Пока не пришли фашисты и не полетело все кувырком.
Парню же вовсе не хотелось объяснять (да он бы и не сумел этого сделать), что его кабаре и ночные притоны сводились к деревенским танцулькам и гуляньям до рассвета с деревенскими девушками. Правда, раз он видел, как кутил местный богатей, во время ярмарки закупивший весь трактир.