— Дергай вожжу! — раздается наконец приглушенный голос.
Эйно хватает скользкую веревку. На конце ее что-то тяжелое.
Внизу какой-то всплеск.
— Че-ерт! — ревет Тукк.
Эйно догадывается: Тукк небось свалился в воду. Барахтается там и шипит, как старый насос, который он разобрал.
В колодце снова слышатся всплески.
— Встал на опору? — спрашивает Эйно, готовый помочь.
— Где тут еще опора, — злится Тукк. — Одна труха. Зачерпнул полные сапоги.
Наконец оба, насос и Тукк, выбираются на сухую землю.
Старый кузнец бранится на чем свет стоит.
— Сволочи! — шумит он. — То молоток, то портсигар падает в колодец. Под конец и сам утонешь в этой дыре, как крыса… — Он прибавляет еще кое-что, чего не передать пером, и продолжает: — Я им покажу, как…
Эйно верит, что он и в самом деле покажет. Руки Тукка вздрагивают, вода в его кирзовиках хлюпает, когда старик идет к конторе. Злость разожгла в старом Тукке юное бойкое пламя.
Но когда Эйно запряг мерина в телегу и отвез насос в кузницу, мятежные искры уже погасли в Тукке и он, сопя, отыскивает в шкафу кожу для новых клапанов. Бормочет:
— До вечера не показывайся!
Эйно мог отдыхать до вечера, и бригадир скотоводческой бригады не потревожил бы его своими бесконечными жалобами на нехватку воды.
В ящике стола Эйно нашел заржавевшее перо. Сдвинул посуду в кучу и принялся писать. В школе он бойко писал сочинения. Кое-какие из них читали перед всем классом. Это было давно.
На следующий день в дорогу ушло маленькое письмо. Не возвышенная, высокопарная статья. Не любовное послание. То была частица его мира, его круга, его лошаденки, всего того, что бередило душу.
Он никому не сказал о письме. Ходил по пыльной тропе и щелкал кнутом. Шли дни, и в трубах, как и раньше, текла вода. В колодце шипел насос, словно обозленная змея, и наверху пела свою песню шестерня. Пока однажды летним утром не появился дядюшка Тукк. Вытащил из кармана свежую районную газету, раскрыл ее и разошелся:
— Здорово, парень, очень здорово! Я всегда говорил старому Ваазу, что из его сына выйдет стоящий мужик!
Под рубрикой «Перчинка» был помещен фельетон, его, Эйно Вааза, фельетон. От возбуждения задрожали руки, язык прилип к гортани. Его фельетон, его «Бесконечный путь», который он так долго таил в себе, устало вышагивая за дышлом. Его собственный фельетон о нем самом и о верном его соратнике — мерине. Фельетон о насосе Таракюлы, о механике, о фонде и поте, о тяжком труде, который гонит воду в трубы…
Теперь это разойдется повсюду. Но он, Эйно Вааз, не боится. Много он молчал во вьюжные ночи. Он был нем и кроток, когда его ругали без дела, что, мол, нет воды, хотя виноват был неисправный насос. Нет, пусть будет так! Сожалеть не о чем. Наконец-то распрямит он свою спину и пойдет так же непреклонно, как ходил по кругу в дождь и снег.
Он не знал, какое жжение вызвала у начальства свежая «Перчинка». До него докатилось лишь эхо. Иные языки со знанием дела говорили, что механик вырезал фельетон из газеты, спрятал в карман и все бормотал: «Ишь ты, какие когти, оказывается, у этого молчуна!»
Через несколько дней к колодцу подвозят электромотор. Заржавелый новый насос вычищают, и кузнец Тукк говорит, что ему и высморкаться не будет времени, если эта махина заработает. Пусть не беспокоятся, уж он-то знает, как с нею обойтись. Ого, уж если он, часовых и золотых дел мастер, жестянщик, столяр, словом, мастак на все руки, не приведет в порядок эту штуковину, кто же тогда с нею справится? Он, Мейнхард Тукк, который в старину красил и серебрил церковные башни, словно это набалдашники у трости… Он-то справится, ха-ха! И он усмехается, обнажая два сохранившихся клыка. А ты, малый, молчи и слушай. Слова такого, как я, старого человека, пойдут тебе только на пользу. Уж не думаешь ли ты, пучеглазый, что жить на белом свете легко и просто? Я, Тукк, испытал сполна, что жизнь куда сложнее, чем швейцарские водонепроницаемые часы. Вот и теперь все спешишь, горячишься, как скаженный. А я тебе вот что скажу: до работы разумный человек сперва покурит, глотнет дыму и только потом поглядит работе в лицо.
Сидит в коровнике, под навесом, прокопченный пророк, держит речь и дымит.
— Этот вонючий хлев, правда, не стоит того, чтобы устанавливать в нем новый механизм, но приказ выше нас, — рассуждает он.
Эйно смотрит со стороны, как ломают и ставят с ног на голову его маленький мир, и в душе у него что-то содрогается.
Старый Тукк и в самом деле глотнул изрядно дыма. Он же знает, что делает.
И когда все более или менее готово, Тукк посылает парня в магазин — неужто пускать мотор, не «обмыв» его?!