Н-да… Этакое тупое упрямство у человека не от ума. Оно у него в крови. В генах, как теперь говорят. Это упрямство из крови старого Паэта перешло в кровь Марге, из крови Марге — в кровь наших дочерей, из крови дочерей — в жилы их сыновей и дочерей, так оно и пойдет куролесить по свету, все равно как кочующий цыган.
Когда мы с Марге ухажориться начали, тридцать три годика назад, я, конечно, быстро дотумкал, какая она есть. Мне в момент стало ясно, что ежели она пожелает меня в мужья заполучить, то у меня выхода не останется. Заполучит, не живого, так мертвого. Добром не выйдет, так водой напоит, в какой рубаху замачивала, средство известное — подержать в воде ночную рубаху и той водой парня напоить. Поэтому мы быстренько поженились. Время было такое, что жить спешили. От войны люди измаялись-перемаялись, всем хотелось счастья.
Марге красивая была. Я у нее первый был. Да и любовь имелась, ничего не скажешь. Здорово было.
Вообще-то…
Н-да…
Что было, то было.
Душновато становится, дышать чего-то трудно.
Лежи тут, задыхайся, как рыба, что ждет не дождется весны, когда лед сойдет.
Хуже нет, ежели человека обстоятельства одолевают.
Человек сам должен их одолевать.
Особенно мужчина.
Когда меня одолели обстоятельства в кустах шиповника, очень было хреновое самочувствие.
…Ага, опять кто-то пасть раззявил.
— Ты же знаешь, у кого Каспар в городе бывает. Пошла бы да спросила по-людски…
— Не стану я все забегаловки протраливать. Нешто угадаешь, где он валяется.
— Валяется… Каспар — человек солидный.
— В городе шлюх хватает.
Да-а-а.
Гены бушуют. Бедная Марге. Ехидство и упрямство старого Паэта из ее рта пеной выходят.
Я тридцать три года другой женщины не трогал.
А мог бы.
В городе шлюх хватает.
Крепко сказано.
Я в Кингисепп из-за Ракси поехал, только из-за Ракси. Две ночи и три дня сидели вчетвером, обсуждали, как Ракси увековечить. Я, фотограф Лепп, ветеринар Кылль и Теэмейстер, похоронных дел мастер. Теэмейстера я первого встретил в Кингисеппе возле булочной, как из Роомассаарского автобуса вылез.
— Август самый паршивый месяц, — сказал Теэмейстер, вытирая со лба трудовой пот. — Эка духотища-то, как у свиньи в брюхе, латыши туристы все пиво выхлестали, помирать никто не желает.
Рожа у него была довольно-таки постная.
— У тебя сегодня нет похорон-то? — спросил я.
— Пятый день уж без работы.
Я пригласил его отведать домашнего пивка, с собой большой был бидон, да еще в магазине прихватил кой-чего покрепче. Пошли мы к Леппу. Лепп отроду холостяк, у него церемонии разводить да всякую минуту извиняться не требуется.
А Кылль только к вечеру явился. Прямо с похорон кота. Котова хозяйка — старая дева — когда-то заставила Кылля этому коту золотые зубы вставить.
— Коты в лучший мир переселяются, — тяжко вздохнул Теэмейстер. — А люди живут и не помирают.
Он к тому времени успел изрядно поддать. Немного погодя он встал, посмотрел жалостно на Кылля и начал скорбным голосом:
— Почему твои милые глаза мне сегодня не улыбаются? Почему я не слышу больше твоего ласкового голоса?
— Хватит слюни пускать, — сказал Кылль. — Мы пока что здравствуем, еще в ящик не сыграли.
— Жалко, — сказал Теэмейстер, сел и всхлипнул. — Люди и впрямь помирать не желают.
Пришлось с ним повозиться, чтобы утешить.
— Да забудь ты про людей, — втолковывал ему Лепп. — Тебе надо Каспаровой собаке надгробное слово сочинить.
— In memoriam Ракси, — повторил Теэмейстер, почесывая хвостом камбалы лысое свое темя. — Думаешь, не сумею?
— Только ты и сумеешь, — сказал я с искренней надеждой.
Потому что Теэмейстер и вправду очень даровитый человек. Он, почитай, с десяток всяких профессий знал и в каждой оставил по себе хорошую память. Когда Теэмейстер зубным техником работал, он даже зубы рвал в лучшем виде. По обстоятельствам пришлось ему уйти из зубной лечебницы, но клиенты не могли его забыть. И Теэмейстер сидел в пивнушке под названием «Лягушка», кружка на столе, щипцы в кармане и принимал пациентов. Солидные люди, чья нога сроду не переступала порог «Лягушки», тащились в боли и горести к Теэмейстеру. Теэмейстер всем с охотой помогал. Жена его из дому выставила, и кабинета у доктора не было, вот ему и приходилось делать свои дела в нужнике «Лягушки». Правду сказать, оттуда порой слышались приглушенные крики, но собутыльники понимающе кивали, ведь как придет беда, тут не до стыда, а заработанные деньги Теэмейстер по-братски пропивал с ними вместе.