— Это французские духи, девяносто рублей пузырек.
Н-да…
За такие деньги можно асбоцементную крышу на дровяной сарай сделать. Говорят, тридцати лет простоит и запаха не будет. Но так или нет, мне по крайней мере ясно стало, почему деньги тяжело достаются. Только оперетта на этом не кончилась.
В квартире у меня перед носом тут же выскочил зятек, тепеишник, как Луйги его кличет, и тут же вопрос задает, вместо того чтоб поздороваться:
— Слушай, старче, у тебя дома черный кот имеется?
Глянул я на него с грустью и давай смеяться.
— Что это за чертова вопросная болезнь на вас навалилась?
— Кабы не надо, не любопытствовал бы, — последовал ответ.
Ну, я гостинцы на стол выложил — вяленая рыба, домашний хлеб, земляника из абрукаского леса — и говорю:
— Вот все, что у меня имеется. Чтоб зря вопросов не задавали.
Тепеишник ушел в другую комнату, а Луйги давай меня корить:
— Стоит тебе, папандер, хоть малость выкушать, тут же умничать начинаешь. Неудобно это.
Все может быть.
— Тебе вообще пить нельзя.
Ладно. Учтем.
— О коте у тебя всерьез спрашивают. Нам черная шкурка нужна.
— На кой она вам? Лампы, что ли, чистить?
— Папапдер… ты сперва выслушай, а потом будешь шутки шутить, сколько влезет.
— Что я, эстрада какая, что ли, чтоб с вечера до утра шутки шутить. Я человек серьезный.
— Шкурка черной кошки нужна нам для нагрудного парика. Мы в сентябре поедем в Венгрию отдыхать на озеро Балатон, а там сейчас очень модно, чтоб грудь была в шерсти.
— Смотри-ка, смотри… Вот это да…
— Честно, папандер. А у мужа грудь голая, ни шерстинки, как у новорожденного угря.
Я запыхтел и запыхал, как в старые времена мотор на фабрике «Пролетарий», и спрашиваю:
— А какие нынче головы в моде: дурные или нормальные?
Н-да…
Аплодисментов не последовало, как говорится.
Ночью не спал. Нет, насчет шкурки я не тревожился, спать мешали очумевшие от городской жизни чайки с Мустамяэ, они всю ночь орали на помойках, и всякие мысли лезли мне в башку. Чудно было, что дитя человеческое так быстро меняется. Луйги выросла на рыбе да на картошке, как и Вийре, и можжевеловым веником обеих хлестали в баньке, и уму-разуму учили теми же словами, ежели требовалось, а вышли из них подчистую разные. Вийре сроду ничего себе в уши не пихала и в павлиньи перья не рядилась, даже когда жизнь тумаков ей давала и напастей наваливала. Вийре всегда была такая, как есть. Какой полагается быть.
Рано утром я собрался на автобус идти. Домой обратно, чтобы нервов не рвать. Кто их знает, какие тут еще вопросы надумают.
Луйги сунула мне в сумку небольшой кулечек:
— Маме подарок, будет довольна.
Подарок так подарок. Дома развернули кулек, поглядели, что за подарок.
Н-да… Парик. Одним словом, фальшивая шкурка, черти бы их забрали!
— Эта пакость тут же в печку пойдет!
— Каспар, это же подарок…
— Не требуются нам такие подарки. Мы в своей шкуре проживем. Вот так вот.
В печку не бросил, а в амбар снес и в сундук запер. Чтоб не слишком фуфырилась.
Только не тут-то было!
Как-то утром иду домой с моря, гляжу, чужая чья-то голова через наши можжевельники пробирается. Голова чужая и какая-то чудная, а плечи знакомые, и тощий зад вроде наш, деревенский, и походка знакомая. Чудеса в решете!
Вхожу в дом, Марге нету. А на столе бумажка:
«Каспар, я пошла на кладбище, нынче день поминовения. К обеду вернусь. Салака в духовке». И в самом конце вопросик: «Погода облачная. Может, дождь пойдет?»
Когда ж это было-то, чтоб она меня в письме спрашивала, пойдет дождь или нет! Навалилось на меня дурное предчувствие, в голове мелькнуло штормовое предупреждение. Пошел в амбар, и что же я вижу!.. Дно у сундука выломано, парика нету. Вот так вот! У меня в глазах потемнело, но я сдержался, орать не стал, только твердил про себя:
— Ну постой, погоди, вернись только домой, я тебе покажу, хорошую трепку получишь. Хорошую.
Терпения не было обеда дожидаться.
От злости распирало.
Срезал за хлевом рябиновый прут и выдрал им чурбан возле сарая. Весь исполосовал.
Малость полегчало. Отлегло чуток. Когда фальшивая башка опять мелькнула в можжевельнике, я встал в воротах, руки-ноги расставил и строго сказал:
— Жена, ежели ты сей же момент не приведешь себя в порядок, такую выволочку получишь, что три дня сесть не захочешь.