Вот тогда-то и могло бы сложиться по-другому. Но не сложилось. Сама природа наложила лапу на наши надежды. А супротив природы не попрешь.
Эх-хе-хе…
Потом появился Ракси. Потом был Ракси. Двенадцать лет был он возле меня.
Я сидел в старой гавани Тори, под кроткими звездами, и вся Раксина жизнь прошла перед моими глазами. Как он из щенка величиной с блоху вырос в большого. Как учился на мотоцикле ездить. Как я читал ему зимними вечерами «Спортивную газету» и энциклопедию. Как он мне жизнь спас. Как мы с Кыллем делали Ракси операцию и он сгрыз вставные челюсти Кылля. Как взял ружье и мужественно пошел в лес.
К тому времени ночь уже надломилась, серебро звезд потускнело, поверхность моря посветлела в ожидании зари. Теперь небось вечеринка у Леппа кончилась. Я потащился обратно, потому что куда же еще идти, как не к друзьям, пока день не начался.
Теэмейстер спал, положив голову на стол. Я тронул его за плечо. Волли поднял усталый взгляд и спросил хрипло, но ласково:
— Почему твои милые глаза мне сегодня не улыбаются? Почему я не слышу больше твоего ласкового голоса?
— Спи, дружище. Отдыхай. Завтра доскажешь.
А Лепп был в темной комнатушке.
— Чегой-то ваши дамы так быстро отвалили? — спросил я.
— Тоже мне дамы, — проворчал Антон. — Назюзюкаются, почирикают и с глаз долой. Ни тебе спасиба, ни тебе до свиданья.
Кылль, как и собирался, ушел домой.
— А где ты был, Каспар? — спросил Антон.
— На берегу сидел. О Ракси думал.
— Уникальная собака, — сказал Антон. — Ни днем она тебе не надоест, ни ночью.
— Так оно и есть. Чистая правда.
Лепп пошевелил снимки в ванночке с проявителем. В красном свете под раствором постепенно проступала бесконечно милая мордочка, поседевшее левое ухо грустно свесилось над бровью.
— Деревенский трагик? — спросил Лепп с усмешкой. — Благородная личность.
— Вот именно, — сказал я со вздохом.
— Гляди. Чего отворачиваешься?
Легко сказать «чего отворачиваешься»!
Кто знает, может, я и не горевал бы так по Ракси, ежели б не такой конец. Оно, конечно, сказать-то можно: взял ружье и пошел в лес. Все вздыхают и головами качают в умилении. Красиво придумано. Как у Пушкина или у другого какого поэта. А я не в силах голову поднять и глянуть на Ракси.
— Ты погляди, вроде один глаз вдвое больше. Верно?
Разве это важно. Душа важна. Глаза могут быть хоть с колесо, а ежели души нет, так и ничего нет.
— Да, поседел ты, Каспар.
Поседел.
— Ты такой же седой, как твоя собака.
Вот именно. Так оно и должно быть. Ракси из-за меня поседел, а я из-за него.
У Ракси много было забот, и не раз приходилось ему часами ждать и дожидаться. У собаки рыбака по-другому и быть не может. Кроме личных забот, Ракси постоянно обо мне заботился. С утра до вечера. Небось, даже когда на свадьбу отправлялся, обо мне думал. Теперь я в этом уверился. Вообще-то радости у него тоже были. Как у любого живого существа. Но две радости были самые большие. Когда мы возвращались на берег из шторма и когда я вставал со ступенек перед магазином. Это были для Ракси самые великие моменты. Тут он завывал от удовольствия, как пастуший рожок, и задирал хвост так высоко, словно собирался пыль со звезд обметать.
Последнюю осень Ракси не ездил со мной на причал и зимой не ходил со мной к магазину. Кивал только с сомнением головой, когда я обещал, уходя:
— Два пива и пачку «Примы», больше ничего.
Случилось это после нового года, когда я однажды вечером немножко подольше посогревался на ступеньках магазина. Я люблю с мужиками посидеть, решить пару-другую мировых проблем, это куда лучше, чем у телика торчать, на тусклые тени глядеть. Никто из мужиков никуда не торопится, время послепраздничное, недурственно ведь после новогоднего тарарама малость расслабиться. Вдобавок ко всему Пенну прихватил домашнего пива и копченого косульего мяса. Как стемнело, перебрались со ступенек магазина в вестибюль Дома культуры. Спешить-то некуда. На Абруке ведь никому на последний трамвай бежать не надо. На улице уже совсем стемнело, когда Пауль Кристуманн вышел на двор по нужде, воротился и выпалил:
— Каспар, кто-то твою собаку кончает.
Господи ты боже мой, до чего ж я испугался. Марге не раз грозилась вздернуть собаку на сук, коли сам я не могу справиться с инвалидом при смерти. Неужто она решилась свою угрозу исполнить? У меня будто тысяча ног под брюхом выросла. Ни прежде, ни после — сроду не смывался я в такой спешке от нашей компании.
— Попер с треском, что твоя «катюша»!