========== Глава 1 ==========
На углу одной из улиц с перекрестка донесся звук бубна. Клод услышал, как офицер сказал школяру:
— Гром и молния! Поспешим!
— Почему?
— Боюсь, как бы меня не заметила цыганка.
— Какая цыганка?
— Да та, малютка с козочкой.
— Смеральда?
— Она самая. Я всё забываю её чёртово имя. Поспешим, а то она меня узнает. Мне не хочется, чтобы эта девчонка заговорила со мной на улице.
— А разве вы с ней знакомы, Феб?
Феб ухмыльнулся и, наклонившись к уху школяра, что-то прошептал ему. Затем разразился хохотом и с победоносным видом тряхнул головой.
— Неужели? — спросил Жеан. — И вы уверены, что она придет?
— Да вы с ума сошли, Жеан! Разве в этом можно сомневаться?!
— Ну и счастливчик же вы, капитан Феб!
Архидьякон услышал весь этот разговор. Его зубы застучали, заметная дрожь пробежала по всему телу. На секунду он остановился, прислонившись, словно пьяный, к какой-то тумбе, и затем хотел снова пойти за веселыми гуляками, однако внимание его привлекла миниатюрная фигурка, стоявшая в тени одного из домов. Стоило двум друзьям скрыться за поворотом, и та, которую так боялся встретить г-н де Шатопер, ожила, и, содрогаясь от рыданий, побежала в противоположную сторону. Маленькая козочка последовала за ней, и именно благодаря этому бесовскому животному священник узнал девушку. Не оставалось никаких сомнений — офицер, сопровождающий школяра, был тот самый Феб, чьё имя вплелось во все мысли Фролло. Значило ли всё произошедшее, что Эсмеральда не пойдет на свидание, он не знал, поэтому поспешил за убежавшей плясуньей.
Однако девушка, казалось, уже скрылась в сети домов, и архидьякон не на шутку перепугался, решив, что не найдёт её. Но вот до его слуха долетело жалобное блеяние козочки и тихий голос, ни на секунду не покидавший его с того самого мгновения, как он стал невольным слушателем пения цыганки на площади.
Священник накинул капюшон на глаза и бесшумно подошел к одному из домов. Он огляделся — кругом было безлюдно, а значит, теперь он являлся единственным свидетелем. Это к лучшему, ведь лишние зрители ему не нужны.
— Ох, он стыдится меня, Джали, — произнесла девушка.
Архидьякон прислушался, и, казалось, врос в стену, к которой прислонился. Недвижимый и бледный, подобно статуе, он прижался лицом к холодному камню и вслушивался в каждое произнесенное слово.
— За что же он так со мной? Неужели и правда, я могу его опозорить? И почему, почему он засмеялся? — плясунья погладила козочку, — Ох, конечно… уличная девка, ведьма, цыганка… Смеральда!.. Конечно, ему стыдно говорить со мной на людях! — она тихо заплакала, вспомнив, как капитан сам назвал её девчонкой с чертовым именем.
Тяжелый вздох вырвался из груди священника.
— Ах, если бы я только смогла найти моих родителей. Может, судьба подарила мне доброе имя? О, моя бедная матушка… — пальчики нащупали висящий на груди амулет.
— Нет, нельзя сейчас идти к нему. Но что же он подумает? Значит, я обманула его, пообещав прийти? Он не простит мне этого никогда, но я не могу… Несчастная, почему я не родилась в дворянской семье? — продолжала девушка. Раздосадованная, она прижала к себе Джали. — Ах, он смеялся, упоминая обо мне. Неужели он не любит меня? Не может быть, он ведь был так добр ко мне. О, мой Феб! Если бы ты только научил меня своей вере, мы бы венчались… я бы полюбила твоего Бога, молилась бы за тебя. Ты бы никогда меня не стыдился боле. Ах, как бы мы были счастливы, — цыганка не хотела признаваться себе в нелюбви капитана к ней, но неприятные мысли всё не уходили. Не растворялся и образ Феба, так уверенно заявившего, что цыганка придет.
— Ах, зачем же нужна такая любовь? — она замолчала, услышав шорох.
Стоявший всё это время в тени архидьякон внимал каждому её слову и с каждым мгновением больше и больше восхищался ею. Она говорила о вере, и мысли его путались, а сам он рисковал в любую минуту раскрыть своё присутствие громким вздохом отчаяния. Она, простая цыганка, танцовщица, колдунья, была целомудреннее его. Его, Клода Фролло, архидьякона Жозасского, давшего обет перед Богом.
— Кто здесь? — вновь раздался голос цыганки, и священник понял, что его заметили. Помедлив немного, он вышел на свет, и девушка в ужасе прижалась к стене.
— Кто вы? — она хотела закричать, увидев, как фигура медленно приблизилась к ней.
— Это тот священник, — упавшим голосом произнесла цыганка, когда капюшон был снят. — Не подходите, или я закричу!
— Неужели я внушаю вам ужас? — хрипло спросил архидьякон.
Она молчала, глаза говорили за неё.
— Позвольте мне помочь вам, — моляще произнес он и сделал осторожный шаг в её сторону. Его бледное осунувшееся лицо вспыхнуло, а глаза загорелись болезненным огнем. При свете заходящего солнца он пытался вобрать взглядом всё, что мог. Цыганка была действительно прекрасна, даже прекраснее, чем он смел представлять её в своих тайных мечтах. Её темные глаза, подобные двум бездонным колодцам, полные страха, были устремлены на него и всё ещё блестели от слёз; волосы, чёрные как ночное небо, спадали на округлые плечи. О, эти плечи… Он хотел касаться их, покрывать поцелуями. Её стройное гибкое тело. Сколько ночей ему представлялось оно в его объятьях, отвечавшее на его поцелуи? Такое хрупкое и живое. А эти смуглые пальчики сжимавшие амулет? Сколько раз видел он, как эти пальчики играли с бубном на площади. Как же хотелось притронуться к ним, почувствовать их тепло. Священник пытался хоть на мгновение отвлечься от созерцания красоты смуглянки.
Девушка поднялась на ноги, стыд охватил её, и она захотела скрыться от прожигающего взгляда архидьякона. Но, как можно было сбежать, так и не узнав, что ей предложит этот человек?
— Разве могу я довериться тому, кто с такой неистовой злобой прогоняет меня с площади, когда я прихожу заработать себе на хлеб? — чуть громче произнесла она, изобразив свою гримаску. — Вы хотите моей смерти, я знаю… Вы ненавидите меня, но почему? Я не сделала вам зла и не помышляла об этом.
Он стал ещё бледнее. Тихий хриплый вздох вновь вырвался из его тяжело вздымающейся груди:
— Это не ненависть. Это любовь… Я люблю тебя! — почти крикнул он, и его пылающие страстью и решимостью глаза встретились с её, удивлёнными.
— Но нельзя здесь говорить об этом, нас могут услышать. Молю, девушка, прими мою помощь, не бойся, — он протянул руку.
— Ах, что вы знаете о любви, — прошептала она, не придав его словам должного смысла. — О, мой Феб! — слезы вновь покатились по её щекам, и она закрыла их ладонями.
— Не произноси этого имени, если не хочешь причинить мне боль, — взмолился священник и упал перед ней, сжимая в объятиях её колени. — О, ты не знаешь, что такое несчастье! Быть священником и любить девушку, а в ответ лишь слышать ненавистное имя. Не плачьте, молю. Пойдемте со мной, и я сделаю всё для вашего счастья, — шептал он, покрывая её прекрасные колени поцелуями. Цыганка замерла, затем перестала плакать и попыталась отдалить его от себя.
— Не прикасайтесь ко мне! — как можно громче сказала она, однако рядом не было ни души, и её никто не услышал. — Вы говорите о любви и несчастье, обвиняете в том, что я ничего не знаю. Но разве это любовь? Отпустите меня! — цыганка оттолкнула его, и он сел перед ней на землю.
— Сжалься, девушка! Одно слово, и я сделаю тебя самой счастливой. Я сделаю всё, что ты прикажешь, отныне я твой раб. Твоё счастье — моё счастье. Не это ли любовь? О, безумец, я поддался чарам этих прекрасных глаз, — он уронил голову, обхватив её руками.
Девушка стояла неподвижно, боясь прикоснуться к нему и вызвать тем самым новую бурю страстей, кипевшую в склонившемся мужчине.
— Но что же любовь для тебя? — почти прошептал архидьякон.
— О, любовь. Любовь — это самое светлое чувство, — мечтательно произнесла она. — Это когда двое понимают друг друга и оберегают. Они оба любят. Да, вы правы, это одно счастье на двоих, но одного этого недостаточно. Они должны доверять друг другу… Любовь — это когда они принадлежат друг другу и душой, и телом, — девушка взглянула на Фролло. — Он не должен нападать на неё, как зверь. Это не любовь…
— Так почему ты не можешь принадлежать мне? О, несчастный! — в отчаянии воскликнул он. — Любить цыганку, её плечико, ножку и не иметь возможности даже прикоснуться, почувствовать это тепло… Но, что ж, будь по-твоему, — покорно ответил священник, сжав кулаки. — Ты не хочешь моих прикосновений, но подари хоть свои. Они принадлежат и душой, и телом. Это твои слова, девушка!