— Что мне ваши обещания? Вы сказали, что мы начнём сегодня же. Я хочу быть достойной этого собора, я хочу приходить сюда, как и все граждане, словно я родилась с этой верой. Я не хочу чтобы меня считали дикаркой, — девушка положила ладонь на стол: из многочисленных предметов, оставленных на нем, можно было найти что-то, что бы успокоило священника, если он опять потеряет контроль над своими действиями.
Клод нахмурился, отвёл взгляд:
— Если ты хочешь начать сегодня, то так тому и быть. Но как можно молиться, не зная молитвы? Как можно быть образованной, не умея читать? — он поднял с пола одну из книг и нерешительно подошёл к цыганке, — разумнее всего начать твоё обучение именно с этого. Но, учти, тебе придётся слушаться меня во всем, если ты хочешь стать лучше и достойнее.
========== Глава 9 ==========
Выбор пал на книгу, занимавшую Клода последнее время: оформленную и составленную лучшими мастерами того времени, поистине знающими своё дело людьми. Она была полностью написана на латинском языке, с иллюстрациями и вложенными между страниц травами. Латинский язык — вот первое, чем, по мнению архидьякона, должна была владеть девушка, чтобы помогать ему с приготовлением различных снадобий. К тому же, знание этого языка открывало перед ней большие возможности.
Эсмеральда приняла этот факт, не изобразив ни радости, ни печали, но в её взгляде мелькнула некая заинтересованность, которая и подкупила Фролло. Удивительное новое чувство посетило священника, когда он наблюдал за цыганкой, рассматривающей неизвестные ей символы, покрывающие страницы неровными строками, проводила по ним тонкими пальчиками, и хмурила прекрасное личико, словно пытаясь догадаться, что же зашифровано в страницах старой книги.
Клод начал обучение с азов языка: алфавита и каллиграфии, что давалось девушке с трудом. Если выведение замысловатых палочек и петелек требовало обыкновенного умения воспроизведения тех наборов букв, которые уже были изображены, то правила чтения освоить без понимания конструкции слова было совершенно невозможно. Для Эсмеральды оставалось неясным: как может ударение зависеть от кратких и долгих слогов, возможно ли подобное? Отчего один и тот же знак может читаться по-разному, если он совершенно такой же? На запоминания элементарных, по мнению архидьякона, правил у цыганки уходили дни. Она сотни раз по слогам повторяла ненавистные слова, продолжая изучать отданную священником книгу, неровным, совершенно детскими кривыми черточками заполняла поверхность каменного пола посредством использования обыкновенной головешки обугленного полена в углу кельи.
Фролло не раз отмечал упорство юной ученицы, но излишняя похвала не бывает полезной, посему внешне свое восхищение он не выражал, оставаясь строгим и временами даже раздражительным. У девушки вопросы вызывали вполне понятные обыкновенному школяру вещи, и это довольно часто испытывало терпение архидьякона, крайне тяжело переносящего подобную глупость.
Он тщетно пытался побороть в себе страсть, возрождающуюся всякий раз, как пересекал он порог кельи и видел сидевшую за столом цыганку. Сам вид этого дикого от природы существа, смиренно сидящего перед раскрытой книгой и шепчущего что-то, лишь смутно напоминающее латинские термины, вызывал у священника смесь разнообразных чувств. Желание наклониться к девушке и коснуться губами этой прелестной шейки, обхватить ладонями хрупкие плечи и стоять так столько, сколько она позволит, овладевало Клодом, когда он подходил к окну и вставал по правую руку Эсмеральды. Та лишь вздрагивала, коротко приветствуя посетителя и чуть приподнимала шаль на плечи, словно чувствуя на себе отяжелевший от похоти взгляд. Она уже не считала священника чудовищем, но он все еще внушал ей ужас, возможно, виной тому было его неумение полностью контролировать свои действия, возможно, — ошибки их первой встречи, ведь ту ночь девушка не в силах забыть и теперь. Но что было, того не изменить, каждый день Клод навещал ее в одинаковое время, иногда брал с собой на службу, и тогда Эсмеральда надевала свое платье и платок, подаренные архидьяконом, вставала в тени, где никто не мог ее заметить и узнать, и молилась вместе со всеми. Слова молитвы, в отличие от сложных латинских слов, легко слетали с уст и придавали девушке сил в достижении своей главной цели. Иногда ей даже казалось, что они делали ее счастливее, внушали спокойствие.
Клод не мог налюбоваться прекрасной цыганкой, когда, стоя на коленях у двери, глядел в замочную скважину, наблюдая, как девушка выполняла все те указания, которые Фролло давал ей, и шептала молитву, сложив обе ладони и прикрыв глаза. Архидьякон тогда презирал себя за свое непозволительное желание овладеть ею, но вскоре одергивал себя, напоминая о том, откуда пришло это создание: с улицы, от цыган, от диких, распутных воров и нарушителей порядка, коим место на виселице или в стенах тюрьмы.
***
Проходили дни, Эсмеральда начинала осваивать грамматику, могла отличить второе склонение от четвертого, осознала возможность существования среднего рода, хотя в действительности ей все еще сложно было представить подобное одушевленное существо. Отдельные слова читала с легкостью, соблюдая правильные ударения и для нее больше не представляли никакой сложности правила. Фролло знакомил ее с травами и элементарными рецептами, заставлял запоминать все с точностью, словно понимал, что это в скором времени может понадобиться, и любая ошибка может привести к непоправимым последствиям.
Все время девушки было заполнено разнообразными занятиями, посему привычная грусть и воспоминания о капитане становились все бледнее и бледнее, как и сама затворница, потерявшая былой румянец щек и чахнущая без солнечного света и легкого весеннего ветерка.
Клод не мог не заметить подобных перемен, но выпустить цыганку на волю, значило никогда больше не получить ее обратно, и раз сама девушка не просила его более о свободе, он не смел ей напоминать.
А что же случилось со звонарем после того, как он застал своего господина с прекрасной цыганкой вновь? Понял ли, какие непристойные цели преследовал архидьякон, прикрываясь благим делом: обучением неграмотной девушки, или священник снова возвысился в глазах «сына», как добродетель? Скорее не то и не другое — Фролло не мог заслужить былого доверия горбуна, но и окончательно потерять его уважение тоже; ночью Квазимодо охранял вход в комнату, где спала цыганка, утром — неподалеку от кельи ждал прихода Клода или же кого-то постороннего.
Эсмеральда никогда не видела звонаря, в то время, как тот был почти всегда рядом, любовался ее красотой на расстоянии и лишь изредка приносил цветы, наполнявшие келью своим ароматом и делающие тем самым затворницу немного счастливее.
Казалось бы, цветы, какой пустяк, юношеское ребячество… но архидьякон не мог допустить, чтобы подобное продолжалось так долго. Ему досаждало излишнее внимание звонаря, ревность пылала страшнее страсти, и, пусть цыганка действительно лучезарно улыбалась, заметив цветы, священник зарекся во что бы то ни стало скрыть девушку и от Квазимодо, чтобы впредь ничто не мешало ему обладать строптивой дикаркой: ни служитель, ни звонарь, ни простой посетитель собора — никто, кроме него самого.
Ночами архидьякон не мог сомкнуть глаз: дневные воспоминания терзали разум, отчего пальцы сжимались в кулаки, а с губ срывался тихий полустон. Она была слишком близка, протяни он руку, коснулся бы ее плечика, окажись он обыкновенным человеком, не обремененным этой ненавистной должностью священнослужителя, — славно бы они жили вдали от этого безумства…
Конечно, эта хрупкая идиллия не могла продолжаться долго, совладать со своей страстью может далеко не каждый человек.
***
Феб появился в жизни Эсмеральды тогда, когда она совершенно не ожидала его увидеть: во время молитвы, когда Клод не мог воспрепятствовать их разговору, ведь он вел службу, отвлечение от которой могло дорого ему обойтись. Девушка посчитала посещение собора офицером обыкновенной случайностью, но то было вовсе не желание отпустить грехи…